Последний поезд на Ки-Уэст

За взбалмошную особу, которая совсем не знает жизни?

Никогда прежде я не была настолько неуверенной в себе. Я лишилась всего, что делало меня мной — семьи, друзей, достатка и планов на будущее.

Я мечтала удрать из Нью-Йорка, скрыться от любопытных взглядов и слухов и даже не предполагала, что буду по нему скучать. В суматохе большого города, по крайней мере, можно затеряться. В людской толпе я становилась невидимкой, а здесь, среди этой суровой красоты, где нас только двое, я чувствую себя голой.

Теперь, когда дождь закончился, погода изменилась и наступило затишье. Облака точно подцвечены пигментом меди. Сколько было переживаний из-за предстоящего шторма, и вот, пожалуйста, — дождь прошел, непогода улеглась, кругом красота и спокойствие.

— Вы когда-нибудь видели такие облака? — спрашиваю я. — Здесь почти чудесно.

Сэм пожимает плечами:

— Вы видите пляжи, а я — контрабандистов в мангровых зарослях.

— Впервые в жизни встречаю такую прозаическую личность, как вы.

— Чего нельзя сказать о вас, — возражает он.

— Жизнь и без того тяжелая штука, — говорю я. — Легче идти по ней с улыбкой.

— Одними улыбками не обойтись, так ведь? Вы балансируете на грани, и вам это нравится.

В ответ я смеюсь — звучит просто восхитительно, но на самом деле быть женщиной, даже отчаянной, довольно скучно. Это я быстро уяснила себе после несчастья, постигшего нашу семью. Геройство — это, как правило, удел мужчин, которые способны рискнуть и поставить все на карту, а судьба женщины — ухаживать потом за ними и подбирать осколки.

— А разве погони за преступниками не связаны с риском? Я не единственная, кому нравится жить на грани.

Он наклоняет голову, точно в знак признания правоты моих слов.

— Я бы так не сказал. Хотя, чтобы исключить недоразумения, могу добавить, что я скорее склонен предотвращать проблемы, чем устраивать их.

— Ну и скукотища!

— Отнюдь, — он подходит ближе, точно собирается открыть мне тайну. — Все начинается с цели. С человека, чьи преступные действия бросают вызов законопослушному сообществу. Это может быть распутство, хулиганство или порочность в общепринятом смысле.

— Порочность — это совсем не скучно, — подтруниваю над ним я, хлопая ресницами и предчувствуя наступление того упоительного мгновения, когда все мои переживания улетучатся, оставив место лишь учащенному сердцебиению.

Он смотрит на меня оценивающим взглядом.

— Не могу понять, чем вызвана эта потребность во флирте — тем, что вы слишком умны для того мира, в котором оказались, и томитесь от скуки, или это у вас в натуре и вы не можете себя сдержать.

— Возможно, и то и другое. Будь у вас связаны руки, вы огорчились бы. Этим миром правят мужчины, и, честно говоря, результаты их действий меня не очень впечатляют.

Мгновение он молчит, а потом обращается ко мне непривычно мягким тоном:

— Что случилось с вашим отцом?

Я набираю в грудь воздуха и принимаюсь частить словами, точно желая отбросить их от себя как можно дальше.

— Он совершил самоубийство после краха тысяча девятьсот двадцать девятого года. У него была инвестиционная компания на Уолл-стрит. Он лишился не сразу всего, а постепенно. Несколько недель спустя все оказалось настолько плохо, что он сунул в рот пистолет и нажал на курок — это произошло в кабинете у нас дома. — В груди появляется знакомая тяжесть. — Обнаружила его я.

— Мне очень жаль.

— А еще через несколько месяцев самоубийство совершил мой брат Джордж.

Сэм чертыхается.

— У нас и прежде были долги, а после краха их стало больше, — добавляю я. — Никто из нас не знал. Отец делал вид, что все в порядке, а потом необходимость в притворстве отпала.

Я не в силах сдержать гнев в голосе. Возможно, кто-то в такие времена сохраняет веру в Бога, но за моими улыбками в основном прячется ярость.

— Говорят, Депрессия нам послана в наказание за нашу порочность, — продолжаю я.

— По опыту знаю, что люди говорят очень много глупостей, — у Сэма нестерпимо мягкий тон. — Страх и паника побуждают их искать виноватых.

— Верно.

— Наверное, вы очень скучаете по своим близким.

— Да, правда. И это странно — мы не были настолько близки. И папа, и брат были слишком заняты работой, а я была слишком юной. Но без них все переменилось. Мама нездорова. Говорят, это на нервной почве. Она уже давно болеет, с тех пор, как не стало отца и брата.

— Она на вашем попечении?

— Да. Отправляясь сюда, я оставила ее с экономкой. Она всегда жила в нашей семье и осталась, когда деньги закончились. В эти дни вариантов не так много. Некоторое время мы продавали что могли, чтобы сводить концы с концами. Сокращали расходы. И, точно приживалы, кочевали от одних родственников к другим. Но кому нынче нужны лишние рты, особенно с клеймом позора? Вариантов становилось все меньше — груз отцовских долгов тянул нас все ниже. И я сделала то, что было нужно.

— Обручились? — спрашивает Сэм.

— Да.

— А теперь сожалеете об этом?

— Должен быть какой-то иной выход. Будь моя воля, я уехала бы из Нью-Йорка, но мама не хочет. Ни одна из нас не может содержать семью, даже если бы нашлась работа. Ее лечение стоит слишком дорого.

— Что за лечение?