Последний поезд на Лондон

– Сестренка? – переспросила совсем сбитая с толку Труус.

– Иоганна, – добавила Зофи.

– Но как же, Зофия Хелена… А корзина? У тебя не было никакой корзины…

– Я взяла ее, когда бегала отдать дедушке украшение, как вы велели, – объяснила Зофи.

Труус видела, как ловко Зофия Хелена держит малышку. Да, у нее действительно была сестренка, вспомнила Труус. Она еще сама объясняла ее деду, почему они не могут взять обеих его внучек. Это было мучительно. Сколько же мучительных воспоминаний засело в ее памяти с того дня.

– Твоя сестренка уже ходит, Зофи, – сказала она, а в памяти всплыли слова: «Я уже большая. Мне три года».

Тем временем малышка схватила Зофию Хелену за палец и издала звук, очень похожий на смех. Когда же младенцы начинают смеяться?

– Если в Британии готовы взять целый поезд детей, – начала Зофи, – то что им стоит взять еще одну малышку? На пароме я все время буду держать ее на руках. Отдельное место ей не нужно.

Труус перевела взгляд с Зофии Хелены на Штефана. Откуда же взялась эта малышка? Зофи защищает ее так, будто она – ее собственная.

Она и этого мальчика защищала так же. Но они еще очень молоды, совсем дети. Не может быть, чтобы они…

Труус протянула руку и убрала край одеяльца с лица малышки, чтобы разглядеть ее. Итак, у них есть младенец без документов. Нескольких месяцев от роду. С такими малышами точнее не скажешь.

Снятие со стены

– Шестьсот шоколадных поездов, – объявил Михаэль собравшимся мастерам-шоколатье. – Да, я понимаю, что обычно Арнольд рисует поезда один, но сейчас у него очень мало времени, а если заказ не будет выполнен…

Пусть поезда будут любыми – косыми, кривобокими, – но только пусть они будут, причем все шестьсот сразу.

Шестьсот. Он только теперь понял, что празднование, к которому готовится Эйхман, связано с успешным избавлением Австрии от шестисот маленьких евреев.

«Шестьсот, – подумал Михаэль, – и Штефан с Вальтером в их числе».

– Возьмите весь готовый шоколад, какой есть на складе, – наставлял он мастеров. – Оберштурмфюрер Эйхман ничего не говорил о том, какой это должен быть шоколад, его интересует только рисунок… Да, и объясните клиентам, почему в этот раз они получат сокращенную партию товара, – добавил он.

В глазах всей Вены то обстоятельство, что Эйхман разместил столь значительный заказ на фабрике Вирта, поднимет репутацию их предприятия на еще большую высоту, и все поймут, что такому заказчику отказать было нельзя.

Покончив с наставлениями и организовав доставку, Михаэль предупредил Аниту, что будет занят, и вернулся к себе в кабинет. Там он закрыл дверь, запер ее на ключ и, опустившись на диван, долго смотрел на портрет той Лизль, в которую когда-то влюбился. Темные волосы, темные похотливые глаза. Губы, пробуждавшие в нем бешеное желание, стоило ей лишь коснуться ими его шеи. Он всегда считал, что она спала с этим Кокошкой, хотя никогда ее об этом не спрашивал, а она не делала никаких намеков. Да ему, в общем-то, и не хотелось знать. С другой стороны, эти яростные царапины на щеках, оставленные кистью художника, но имеющие отношение к самой Лизль. Не исключено, что она отказала ему и тем пробудила его ярость.

Стараясь не шуметь, он снял портрет со стены, поставил на пол и принялся снимать заднюю часть рамы. Неторопливо он разобрал раму, полностью освободив от нее холст.

Осиротив картину, он унес обломки рамы в чулан – надо будет выбросить, но только потом, когда стемнеет.

В чулане стояла еще одна картина. Он вынес ее оттуда и освободил от рамы так же бережно, как первую.

Затем, сложив друг на друга холсты, скрутил их в трубку, закрепил ее края бечевкой и сунул себе под пальто. Тщательно застегнул все пуговицы, вышел, спустился по лестнице, открыл дверь и, чувствуя бешеный стук своего сердца, шагнул на улицу.

В отеле «Метрополь»

За небольшим столиком на верхнем уровне роскошного обеденного зала отеля «Метрополь» сидел Эйхман. Компанию ему составлял Зверь. За их спинами вставали стеклянной стеной громадные окна, впереди горели хрустальные люстры, а внизу, на залитом электрическим сиянием этаже собрался весь цвет немецкой оккупации Вены. Под звуки оркестра подходил к концу роскошный обед. Через минуту он в немногих словах объявит о своем триумфе: Вена избавилась от шестисот евреев, а заплатили за это британцы. Да, это был триумф! Он, Эйхман, заявил, что это произойдет либо на его условиях, либо никак, и все было сделано так, как он хотел.

– На моих условиях, Зверь, – сказал он вслух.

«Надо будет приказать арестовать этого еврея Фридмана, пусть ночку-другую посидит здесь, в холодном подвале», – подумал он, хмуро поглядывая на своих гостей внизу, которые весело смеялись и болтали, переходя от одного столика к другому. И зачем он позвал их сюда с женами, когда Вера еще в Берлине?