Последний поход

Но так получалось, что, встретившись, через некоторое время Егоров вновь продолжал свою исповедь. Разумом он понимал, что делать этого не следует, но душа, сердце настойчиво требовали - говори; скажи сейчас, потому что потом ты никогда никому не сможет этого рассказать и... пропадешь.

Девушке было страшно. Однако руку Егорова она по-прежнему не выпускала из своих ладошек. В самые тяжелые моменты, когда Виктора вдруг начинала бить мелкая дрожь и он трясся, клацая зубами, Ирина обнимала его и тихонечко шептала: "Успокойся! Успокойся! Ведь я с тобой! Рядом! Успокойся, милый!"

Егоров прижимался к девушке, крепко обхватывал ее руками и, чувствуя теплое дыхание на своей шее, ощущал, как озноб постепенно проходит.

С каждым днем он становился лучше, чище, спокойнее, а главное - добрее.

Не красота спасет мир, а доброта. Именно доброта людей друг к другу. Пусть они даже и не знакомы, пусть они встретились только на пару минут.

А потом как-то само собой получилось так, что Виктор с Ириной стали проводить все время вместе. Они не расставались, им было хорошо вместе.

Теперь он один. Вокруг - чужие и совершенно ненужные ему люди. Сейчас, в кафе, где так много красивых, веселых людей, Виктор испытывал лишь чувство тоски. Ему было одиноко, и мысли о девушке вызывали слезы. Егоров тянул водку и курил сигарету за сигаретой.

"Откровенность всегда против тебя, - думал Виктор, - особенно здесь, в Союзе. Никогда и ни перед кем не надо раскрываться. Обязательно предадут. Тем более девушки".

Еще Егоров думал о том, что в этой мирной жизни он понять ничего не может и вряд ли в ней когда-нибудь разберется. То ли дело там, где было все очень просто: стреляй, чтобы выжить; считай дни до замены и тоскуй по Родине.

А здесь он все больше грустит по войне, из которой вышел; по страху, липнувшему к нему после перестрелок; по отчаянной, до истошного внутреннего крика, тоске по дому, которая сжимала сердце но ночам, когда он сидел на ступеньках модуля и смотрел на вязкое черное небо, думая, что здесь он, наверное, и подохнет.

"Странно, - размышлял Виктор, - человек постоянно ждет, что завтрашний день окажется лучше предыдущего. Поэтому день сегодняшний он проживает второпях, лишь бы как, стараясь побыстрее попасть в завтра.

А когда он там неизбежно оказывается, то с потрясением убеждается: здесь тоже ничего особенного не происходит. И так - день за днем, месяц за месяцем, год за годом. В итоге оказывается, что все ожидания впустую: счастья по-прежнему нет, а время ушло.

Тогда ты начинаешь оборачиваться, - думал Егоров, - и вдруг замечаешь в прошлом по-настоящему счастливые дни, которые казались тебе в то время обычными, совершенно будничными, ничем не примечательными".

Вспоминалось детство: раннее летнее утро, рваный легкий туман над рекой-зеркалом, долгая желтая песчаная отмель, натянутая леска, брошенные в воду переметы, с помощью которых они ловили с мальчишками рыбу; теплая, расцветающая весна, большая березовая роща и сок, который струится с деревьев в банки, привязанные пацанами к стволам; осень, бабье лето, паутинки, влекомые по воздуху легким ветерком, багрянец и желтизна стоящих вдали лесов, к которым катит он с товарищами на великах.

Сейчас Виктору вспоминалось все: как в Афгане почти до рассвета играли они с ребятами в преферанс; как в варили картошку в госпитальном электрочайнике, потому что очень хотелось есть, а жратва в столовой была скудной и отвратительной; цепочки солдат бегут к вертушкам, лопасти которых начинали вращаться все быстрее; горные реки, где кипенно-белая вода с шумом билась о камни; дрожащее нутро вертолета, на дне которого он лежит на носилках; солнце, встающее над розовыми конусами гор.

И казалось все это ему таким близким и счастливым, что остро, до звона в ушах захотелось обратно. Тем более что его ничего не связывало с этой жизнью. Хрупкий мостик в завтра рухнул.

Люди, море, приятный летний вечер, водка - ничего не радовало Егорова.

"Так где же оно, счастье, - думал офицер, - и есть ли оно вообще? Может, было бы лучше, чтобы меня там убили?"

Он выпил водки, глотнул "Пепси" прямо из горлышка и закурил.

Темнело. Вдоль берега, взбегая к горам, потянулись огоньки, складываясь в долгие красивые гирлянды.

Много лет назад самым волшебным временем для Егорова с сестренкой были дни, когда в доме вдруг появлялась свежая, пахнущая зимним лесом елочка. Родители наряжали верхушку, а Виктор с Танюшкой - разлапистые нижние ветви.

Сестренка постоянно путалась под ногами, хныкала, что уже совсем большая, и пыталась вскарабкаться на стул, чтобы облить невесомыми тоненькими серебристыми нитями все деревце.

Отец подхватывал Танюшку на руки, и она, смешно болтая ножками в сползающих колготках, старательно цепляла "дождик" на каждую веточку.

Потом все кричали: "Елочка, зажгись!", и громче всех - Танюшка. В темной комнате становилось вдруг необычайно тихо, и, словно по волшебству, возникала елочка, опутанная разноцветными мигающими огоньками.