Последний полицейский

— Защелка там хитрая, и слабину надо подбирать, — усмехается Макгалли, размазывая горчицу по подбородку. — Не вини себя.

— Ага… только, понимаешь, я не первый день имею с ними дело. Я работал в зимнем патруле.

— Разве вы прошлой зимой сами занимались своими машинами?

— Нет.

Калверсон тем временем откладывает газету и смотрит в окно. Я встаю, принимаюсь расхаживать по комнате.

— Их легко было распустить, верно? Если бы кто-то захотел.

Макгалли фыркает и глотает большой кусок, не жуя.

— Здесь, в гараже?

— Нет, на улице, где я оставлял машину.

— То есть?.. — Он делает круглые глаза и с наигранным ужасом договаривает: — …Кто-то хотел тебя убить?

— Ну, то есть… конечно…

— Распустив тебе цепи?! — Макгалли так хохочет, что кусок говядины вылетает у него изо рта и, отскочив от салфетки, падает на стол. — Малыш, ты не в шпионском боевике, извини уж.

— Да.

— Или ты президент?

— Нет.

Покушения на президента стали обычным делом в последние три месяца — в том и юмор.

Я оглядываюсь на Калверсона, но тот все еще думает о другом, уставившись на сугроб за окном.

— Не в обиду, малыш, — говорит Макгалли, — но никто не стал бы тебя убивать. Кому ты нужен?

— Верно.

— Нет у тебя врагов. Всем на всех плевать.

Калверсон резко встает и швыряет газету в мусор.

— Какая муха тебя укусила? — интересуется Макгалли.

— Пакистанцы. Собираются сбросить на него атомную бомбу.

— На кого?

— На Майя. Объявили, что не могут оставить судьбу своего гордого и независимого народа в руках империалистов Запада, и так далее, и тому подобное.

— Пакистанцы, стало быть, — Макгалли недоверчиво переспрашивает: — Кроме шуток? Я думал, зашевелится Иран.

— Нет. У Ирана, понимаешь ли, есть атомная энергетика, но нет ракет. Им нечем стрелять.

— А пакистанцам есть чем?

— У них ракеты.

Я думаю про свои цепи, снова чувствую, как выворачивается из-под колес дорога, вспоминаю удар, толчок.

Калверсон качает головой.

— Так на это госдепартамент заявил, мол, если вы попробуете расстрелять астероид, мы вас раньше расстреляем.

— Славные времена, — одобряет Макгалли.

— Я точно помню, как закреплял цепи, — возвращаюсь я к насущному, и оба оборачиваются ко мне. — В понедельник, с самого утра.

— Господи, Пэлас!

— Ну вот подождите. Просто представим, что я — убийца. А детектив ведет дело и… и… — я сбиваюсь и, кажется, немного краснею. — Он подбирается ко мне. И я хочу избавиться от этого детектива.

— Да, — отзывается Макгалли. На секунду я верю, что он это серьезно, но детектив откладывает свой сэндвич и медленно поднимается с торжественным видом. — А может быть, это был призрак?

— Брось, Макгалли!

— Нет, я серьезно! — Он подходит ко мне, дыша огуречным маринадом. — Призрак твоего висельника так разгневался, что ты пытаешься подвести его дело под убийство, что решил тебя припугнуть — мол, бросай расследование.

— Ладно, Макгалли, ладно. Вряд ли это был призрак.

Калверсон вытащил «Таймс» из мусорной корзины и перечитывает статью.

— Да, ты прав, — соглашается Макгалли, возвращаясь к своему столу и завтраку. — Скорее, ты забыл закрепить цепи.

* * *

У отца была еще одна излюбленная шутка: когда его спрашивали, почему мы живем в Конкорде — работал он в Сент-Ансельме, куда было ехать полчаса, и Манчестер находился ближе, — он изумленно оборачивался и чеканил: «Потому что это Конкорд!» Как будто это все объясняло, как будто наш городок — Лондон или Париж.

Мы с Нико подхватили эту шутку в годы подросткового бунта, который у сестры так и не кончился. Почему после девяти вечера негде толком поужинать? Почему наш город последним в Новой Англии обзавелся «Старбаксом»?

Потому что это Конкорд!

А на самом деле родители не переезжали из-за матери, которая работала секретарем в отделении местной полиции. Сидела за пуленепробиваемым стеклом в вестибюле, хладнокровно принимала жалобы от пьяниц, бродяг и уличных приставал, заказывала торт в виде пистолета к отставке каждого детектива.

Получала она, наверно, вдвое меньше отца, но держалась за свое место, где работала еще до знакомства с Темплом Пэласом. Она и замуж за него вышла с уговором, что они останутся в Конкорде.

Отец отшучивался своим «Потому что это Конкорд!», а на самом деле ему было все равно, где жить. Он просто без ума любил мать, и ему было хорошо там, где жила она.

* * *

Пятница, время позднее, к полуночи. Сквозь облачную дымку тускло светят звезды. Я сижу на заднем крыльце, разглядываю запущенные поля, протянувшиеся за рядом домиков.

Я сижу и уговариваю себя, что не обманул Нико — просто больше ничего не мог сделать.

Но, к сожалению, она права. Я ее люблю и не хочу, чтобы она умирала в одиночестве.

Строго говоря, я вообще не хочу, чтобы она умирала, но тут я вряд ли что-то могу сделать.

Рабочее время давно кончилось, но я все же захожу в дом, беру трубку домашнего телефона, набираю номер. Кто-нибудь да ответит. Не такое это место, чтобы закрываться на ночь и на выходные, а в эру астероида расписание у них наверняка еще плотнее.

— Алло? — доносится спокойный мужской голос.

— Хм, добрый вечер. — Я запрокидываю голову и глубоко вздыхаю. — Мне нужно поговорить с Элисон Кечнер.

* * *