Последний полицейский

— Где она? — шипит бородач.

Пистолет больно давит на ребра, задирается вверх, и я представляю, каким путем пройдет пуля, разрывая мягкие ткани, мускулы, стремясь к сердцу.

— Кто? — спрашиваю я.

Мне вспоминается отчаянный бросок Туссена к пепельнице. Элисон сказала, что на такое можно решиться только от отчаяния. Вот и этот, с рекламным плакатом, туда же: нападение на сотрудника полиции с применением огнестрельного оружия. От отчаяния. Ствол впивается мне в бок.

— Где она? — повторяет он.

— Кто — где?

— Нико.

О, господи! Нико… Пока мы так стоим, дождь усиливается. На мне даже пальто нет, только серый блейзер. Из-за мусорного бачка показывается крыса, шмыгает мимо нас, бежит через площадь в сторону Мэйн-стрит. Я провожаю ее взглядом, а мой противник облизывает губы.

— Я не знаю, где Нико, — говорю я ему.

— Знаешь-знаешь!

Он сильнее упирается в меня пистолетом. Вбивает его в тонкую ткань рубашки. Я так и чувствую, как у него чешется палец нажать курок, как энергия его возбуждения нагревает ствол. Я вспоминаю дыру в голове Наоми, чуть выше и правее левого глаза. Мне не хватает Наоми. Здесь так холодно, лицо мокрое. Шляпу я оставил в машине, вместе с собакой.

— Послушайте, пожалуйста, сэр, — начинаю я, повышая голос, чтобы перекрыть дробь дождя. — Я не знаю, где она. Сам ее ищу.

— Врешь.

— Это правда.

— Врешь!

— Кто вы такой?

— Пусть тебя это не волнует.

— Хорошо.

— Я ее друг, понял? — все-таки говорит он. — Друг Дерека.

— Ясно, — говорю я и пытаюсь припомнить все, что рассказала Элисон о Дереке Скиве и его нелепой организации: доклад Кэтчман, тайные базы на Луне. Бред отчаяния, но именно из-за него этот человек стоит передо мной, и, стоит ему чуть шевельнуть пальцем, я буду мертв.

— Где Дерек? — спрашиваю я.

— Ах ты подонок! — Злобно фыркнув, он свободной рукой бьет меня кулаком в висок.

Мир сразу теряет четкость, расплывается, и я складываюсь пополам, а он снова бьет, и рвота подступает к горлу, я отлетаю к стене, ударяюсь головой о кирпичную кладку. Пистолет тотчас догоняет меня, вонзается в ребра, а мир вращается, уплывает, дождь заливает мне наклейку на глазу и лицо, кровь из верхней губы сочится в рот, в голове грохочет пульс.

Он подбирается ко мне вплотную, громко шепчет в ухо:

— Дерек Скив мертв, сам знаешь, ведь это ты его убил.

— Я не… — Рот у меня наполняется кровью, я сплевываю. — Я не убивал.

— Да ладно, ты и убил. Очень ловко перерезал глотку.

— Даю вам слово, я не понимаю, о чем речь.

Впрочем, как это ни странно, когда мир понемногу замедляет вращение и усатое лицо обретает четкость вместе с холодной пустыней площади за ним, я начинаю понимать. Спроси меня кто, я бы, наверно, и сам сказал, что Скив мертв. Просто у меня не было времени об этом подумать. Господи, вот так проснешься однажды, а все умерли. Я отворачиваюсь, сплевываю темную струйку крови.

— Слушай, друг, — начинаю я, заставляя голос звучать ровно. — Даю слово. Нет, постой, посмотри-ка на меня. Посмотришь?

Он вскидывает голову, смотрит круглыми, перепуганными глазами, губы под темными усами дергаются, и на секунду мы превращаемся в карикатурных любовников, заглядывающих друг другу в глаза на холодной мокрой площади. Нас разделяет только ствол пистолета.

— Я не знаю, где Нико. Я не знаю, где Скив. Но я мог бы помочь, если бы знал то, что известно тебе.

Он задумывается, тревожный внутренний спор отражается в больших скорбных глазах, он тяжело дышит, приоткрыв рот. Потом внезапно и слишком громко заявляет:

— Лжешь. Ты знаешь. Нико говорила, что у ее брата есть план, тайный план полиции…

— Что?!

— Как вытащить оттуда Дерека…

— Что?

— Нико сказала, ее брат составил план: он добудет ей машину и…

— Не так быстро… постой.

Дробь дождя.

— А потом Дерека застрелили, а я еле выбрался, а когда выбрался, нигде ее не нашел.

— Я ничего об этом не знаю.

— А вот и знаешь!

Холодный металлический щелчок — он снимает предохранитель. Я дважды вскрикиваю, хлопаю в ладоши, и усатый выдыхает: «Эй!» — а с угла площади раздается яростный лай. Он оборачивается туда, я же, вскинув руку, с силой толкаю его в лицо, и он, пошатнувшись, приземляется на собственный зад.

— Дрянь! — доносится с земли.

Я, выхватив оружие, целюсь прямо в его толстое тулово, но внезапный толчок сбивает равновесие. Кругом темно, и лицо у меня мокрое, а в глазах опять двоится, так что я, должно быть, навожу прицел не туда, потому что пинок прилетает с другой стороны. Он вскидывает ноги и дает мне подножку, я опрокидываюсь, как опутанный веревками памятник. Перекатываюсь, отчаянно шарю глазами по площади. Пусто. Ни звука, кроме дождя.

— Чтоб тебя, — говорю я, садясь, достаю платок, прижимаю к губе. Гудини подбегает, скачет передо мной, ласково ворчит, и я, протянув руку, даю ему понюхать ладонь.

— Врет он, — говорю я песику. Зачем бы Нико выдумывать, будто я задумал штурм тюрьмы? И где бы она взяла машину?