Последний полицейский

Час пути от Кембриджа до Конкорда, час на пустом шоссе с дорожными знаками, исковерканными вандалами, и робко остановившимся у развязки с Северной Девяносто третьей оленем. Я вспоминаю Наоми в дверях моей спальни в ночь на понедельник. Чем дольше вспоминаю, тем сильнее уверяюсь: то, что она хотела сказать — начала и раздумала, — была не просто сентиментальная или пустая фраза. Она думала о чем-то, связанном с ходом следствия.

Но станешь ли застывать в лунном свете с платьем над головой и заговаривать об «еще одном», если речь о спорных претензиях и страховой выгоде?

Она думал о чем-то другом, и я никогда не узнаю, о чем. А хотел бы.

Обычно я паркуюсь на служебной стоянке и прохожу в кабинет через заднюю дверь, которая выводит в гараж. Но сегодня я почему-то обошел здание спереди и воспользовался парадным входом, в который впервые вошел года в четыре, а может быть, в пять. Я здороваюсь с Мириам, сидящей на месте, где когда-то работала мать, и поднимаюсь наверх, чтобы позвонить родным Наоми Эддс.

Только вот, поднявшись, обнаруживаю, что стационарный телефон не работает.

Ни гудка, ничего. Мертвая пластмасса. Я прослеживаю провод до розетки и обратно к столу, несколько раз щелкаю переключателем. Прикусив губу, осматриваю помещение. Все как всегда: столы на местах, груды бумаг, шкафы с папками, обертки от сэндвичей, банки от содовой, косой луч зимнего света в окно. Перехожу к столу Калверсона, поднимаю трубку. То же самое — ни гудка, ни шума в трубке. Бережно опускаю трубку на рычаг.

— Новая хрень? — говорит детектив Макгалли, появляясь в дверях. Руки сложены на груди, рукава свитера засучены, в углу рта сигара. — Так?

— Ну, — признаю я, — телефон не работает.

— Верхушка айсберга, — бурчит он, вытаскивая из брючного кармана коробок. — Что-то затевается, новичок!

Я отмахиваюсь, но он серьезен, смертельно серьезен, — сколько его знаю, ни разу не видел на лице Макгалли подобного выражения. Я выдвигаю стул Андреаса, пробую его телефон. Ни звука — только слышно, как шумят «ежики» у кофейного автомата через две комнаты от нас. Гомонят и хохочут.

— Так я говорю… слушай!..

Где-то хлопает дверь, по коридору пробегают в оба конца.

— Я сегодня с утра столкнулся с шефом, — сообщает Макгалли, проходя и прислоняясь к стене у батареи. — Говорю ему, как всегда: «Привет, задница!» — а он проходит мимо, будто я невидимка.

— Ха…

— А сейчас там какое-то совещание. У Ордлера. Шеф, начальник финансового, связисты. Плюс шайка незнакомых, — он попыхивает сигарой, — в больших темных очках.

— В темных очках?

— Да, — повторяет Макгалли, — в темных очках.

Он как будто на что-то намекает, но я не улавливаю намека, да и слушаю вполуха. На затылке у меня наливается шишка, на том месте, которым я недавно ударился о кирпичную стену.

— Запомни мои слова, малыш! — Макгалли тычет в меня нераскуренной сигарой, торжественным жестом обводит ею комнату. — Какая-то херня затевается.

* * *

В вестибюле главного отделения конкордской публичной библиотеки аккуратная выставка классики: величайшие хиты западного канона сложены в красивую пирамидку. Фундаментом служат «Одиссея» и «Илиада», Эсхил и Вергилий, вторым рядом идут Шекспир с Чосером. Чем выше, тем ближе к современности, вплоть до «Фиесты» в качестве замкового камня. Давать выставке название не сочли нужным, но идея ясна: что прочитать перед смертью. Кто-то, возможно тот самый шутник, что подбирал для музыкального автомата песенник о конце света, подсунул между «Миддлмарч» и «Оливером Твистом» издание «На берегу»[7] в бумажной обложке. Я его вынимаю, отношу в «фантастику» и ставлю на место, а уж потом спускаюсь в подвал, в отдел справочной литературы.

«Вот так, наверное, выглядела работа полицейского в доцифровую эпоху», — думаю я, с удовольствием копаясь в толстых телефонных справочниках пригородных поселений Мэриленда. Похлопываю их по корешкам, пробегаю пальцами по колонкам имен, листаю тонкие как калька страницы. Будут ли полицейские после, я не знаю. Нет, не будет их! Может, рано или поздно появятся, но далеко не сразу.

В Гайтерсбурге штата Мэриленд числятся три Эддс. Я тщательно переписываю номера в тетрадку и возвращаюсь в вестибюль, миную Шекспира с Джоном Мильтоном и выхожу к старомодной телефонной будке у парадного входа. К ней очередь. Десять минут я жду, разглядывая высокие окна в стиле модерн, радуя взгляд тонким сплетением ветвей маленького серого вяза, растущего у дверей. Потом захожу, перевожу дыхание и принимаюсь крутить диск.

Рон и Эмили Эддс, Мэриленд-авеню. Ни ответа, ни автоответчика.

Мария Эддс, Отумн-хилл-плейс. Она отвечает, но, во-первых, голос совсем детский, во-вторых, говорит только по-испански. Я извиняюсь и вешаю трубку.

С неба опять моросит. Набираю последний номер и, пережидая гудки, смотрю, как на одиноком овальном листке на самом кончике кривой ветви собираются дождевые капли.

— Алло?

— Уильям Эддс?

— Билл. Кто говорит?

Я стискиваю зубы. Я зажимаю ладонью лоб. В животе тугой черный узел.

— Сэр, Наоми Эддс — ваша родственница?

Долгая мучительная пауза. Это ее отец.

— Сэр? — зову наконец я.