Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

После подавления восстания император Николай I приказал вывезти из Польши регалии и символы власти, а также портреты польских королей, которые украшали Варшавский замок, включая Мраморный и Рыцарский залы, а также Кабинет европейских монархов[1745]. Из столицы Царства в Россию были отправлены две пары тронов, которые использовались во время коронации 1829 г.[1746], ковчег с александровской Конституцией, множество польских армейских знамен. Эмиссары монарха активно искали шпагу и шарф Т. Костюшко, переквалифицированные в «революционные вещи»[1747].

Значительная часть вывезенных предметов составила экспозицию Оружейной палаты в Москве. Польские вещи выставляли как трофеи. Так, в одном из залов у портрета Александра I установили бронзовый ковчег с Конституцией 1815 г., захваченные знамена и ключи от ряда польских крепостей[1748]. Если следовать логике расположения предметов, Николай I посвящал победу над восставшей Польшей Александру I. Брошенная под ноги Александра Конституционная хартия символически подводила черту и под войной 1812 г. По поводу этого жеста Николай написал И. Ф. Паскевичу известную сентенцию: «Я получил ковчег с покойницей конституцией, за которую благодарю весьма, она изволит покоиться в Оружейной палате»[1749]. Логика императора в этом отношении была достаточно точна: новый – музейный – статус Конституции подчеркивал ее соотнесенность с чем-то, что больше не являлось актуальным и отошло в прошлое[1750].

Военные историки, занимающиеся этим периодом, традиционно вспоминают также николаевское «переворачивание» назначения польского военного ордена «Virtuti militari», который из награды мятежников превратился волей императора в знак отличия для участников подавления восстания[1751]. Отмечается и то, что включение в 1831 г. в российскую орденскую систему польских орденов Белого Орла и Св. Станислава сопровождалось аналогичным символическим жестом: Николай I активно награждал знаками этих орденов отличившихся при подавлении мятежа. Отметим между прочим, что, продвигая свои идеи и инициируя символические жесты такого рода, Николаю приходилось сопротивляться собственным высшим чиновникам. Об этом свидетельствуют документы Особого комитета, занимавшегося вопросом включения польских орденов в российскую орденскую систему. Комитет, в состав которого входили В. П. Кочубей, И. В. Васильчиков, А. Н. Голицын, К. В. Нессельроде, Е. Ф. Канкрин и Д. Н. Блудов, предлагал монарху воздержаться от включения Белого Орла и Св. Станислава в состав российских орденов. Объяснение сводилось к тому, что эта мера произведет негативное впечатление «не только на поляков, но и на державы иностранные»[1752].

Имея в виду последнюю историю, стоит сказать, что император оказался унтер-офицерской вдовой, которая высекла сама себя, ведь после принятого им решения польские ордена фактически составили от четверти до трети всего наградного фонда Российской империи. В рамках общественных представлений о наградах, доступных «простому смертному», династический орден Св. Андрея Первозванного и женский орден Св. Екатерины в расчет не брались, и открывавшиеся возможности ограничивались лишь Св. Георгием (также совершенно недоступным для гражданских чиновников), Владимиром, Александром Невским, Белым Орлом, Анной и Святославом.

В первой половине 1830‐х гг. в Варшаве была выстроена Александровская цитадель. Стоя у стен крепости в 1835 г., император Николай произнес известные слова: «По велению моему воздвигается здесь цитадель и я вам объявляю, что при малейшем возмущении, я прикажу разгромить Варшаву и, уж, конечно, я не отстрою ее заново»[1753].