Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

В приведенном тексте стоит отметить несколько позиций: обращение монарха к богу с просьбой укрепить его на пути нового служения, указание на законность своих действий путем отсылки к клятве, произнесенной ранее, упоминание «учредительной грамоты» (Конституции Александра I), а также указание на «народы» (а не народ), находящиеся под скипетром Николая I. Иными словами, новый польский король, указав на легитимность своей власти, осененной богом и закрепленной законом, намеревался продекларировать, что под его скипетром находятся теперь два народа, одинаково субъектные в логике этой речи. Российская империя и Царство Польское таким образом оказывались на равных.

Текст был опубликован в франко-польском церемониале коронации. В русском переводе он появился позднее в журнале «Отечественные записки». Сопоставление оригинала и перевода показывает, что русская версия передает слова императора точно, без цензурирования. При этом текст был намеренно «состарен», стилизован под церковнославянский. Вероятно, авторы журнала видели свою задачу в том, чтобы образ коронации соответствовал русскому восприятию древнего, сакрального ритуала.

Хотя император сам долгое время не мог решить, идет ли речь о клятве или о молитве, и прибегал не столько к определению, сколько к описанию этой части действа («я …прочту то, что читается государем при этом случае»[332]), произнесенное им в зале Варшавского замка все-таки являлось молитвой. Обращение к богу, «молитвенная» поза коленопреклоненного Николая, присутствие примаса католической церкви и наличие в зале алтаря с распятием не оставили у современников сомнений: участники коронации восприняли произнесенное именно как молитву. Таким же образом рисовали эту часть действа и официальный «Церемониал», и пресса[333]. Это был тот нечастый случай, когда оценки российской и польской стороны совпали.

Отметим, что в польской литературе существует версия, согласно которой молитва, произнесенная Николаем I во время церемонии в Варшаве, была заимствована из коронационного церемониала польских королей[334], однако едва ли с этим можно согласиться. В источниках нет свидетельств подобного рода, а при сопоставлении николаевского текста с французскими образцами можно увидеть серьезные содержательные различия[335]. Факт произнесения молитвы-клятвы на французском едва ли может быть аргументом в этой связи: император Николай I, как и его предшественник на престоле Александр I, в публичном пространстве обращался к своим польским подданным на французском.

Впрочем, разговор о Франции возник не случайно. Дело в том, что сказанные Николаем слова были не единственной молитвой, которая должна была звучать в зале Сената Варшавского замка. Речь нового польского короля была центром действа, однако ее должны были «обрамлять» две молитвы примаса католической церкви: одну надлежало прочесть перед возложением короны, а вторую – после произнесения монархом молитвы. В польских материалах подготовки к коронации сохранилось предложение использовать для речей примаса «Молитвы на ритуал коронования короля Франции»[336]. Безотносительно универсалистского содержания текстов, произнесенных в Варшаве[337], сама идея обращения к французской традиции показательна, поскольку вступает в противоречие с тем, как видел ситуацию сам Николай I. Император полагал, что примас прочтет нечто похожее на молитву, отсылающую, пусть и опосредованно, к русской коронационной традиции. Он интерпретировал все достаточно просто: «…архиепископ при общем коленопреклонении прочтет молитву, принятую у нас при короновании, с необходимыми изменениями»[338].

Вероятно, Николай вплоть до приезда в Варшаву не слишком понимал суть сложившегося положения. Он делегировал в широком смысле слова польской стороне принятие множества решений, и все происходящее начало обретать иные черты по отношению к тому, что он представлял, хотя бы и очень приблизительно. Все наполнялось смыслом (порой двойным или скрытым от глаз), который сам император не был в состоянии полностью обнаружить, глядя на подготовку к своей второй коронации издалека.

В отличие от «мелочей», которые монарх не стремился контролировать (наподобие молитвы католического примаса), вопрос созыва не собиравшегося с 1825 г. польского сейма интересовал его предметно. На раннем этапе дискуссии, пытаясь отговорить брата от выбора католического костела как места для коронационных торжеств и предлагая вместо этого церемонию «под открытым небом», Николай упоминал возможность созыва «чрезвычайного сейма»[339].