Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Вероятно, во время пребывания в Царстве Польском Александр I все-таки обращался к короне как к главному символу власти. Сохранившиеся польские изображения императора представляют его с регалиями, которые апеллируют либо к универсалистской, либо к польской образности. Показательны два неатрибутированных портрета из запасников Национального музея в Варшаве и Музея Войска польского[350]. В первом случае монарх изображен стоящим у стола, на котором лежат регалии власти, включая корону, при этом изображение последней не апеллирует к образам какой-либо исторической российской короны. На портрете из собрания Музея Войска польского можно увидеть сразу два венца, очевидно российский и польский, – знак созданной унии. Примечательно и изображение короны Александра I из описания символических похорон императора в апреле 1826 г.[351] – использованный венец также имел мало общего с российскими коронами. Без сомнения, все указанные предметы и образы последних предназначались исключительно для использования внутри Царства Польского. В огромной Российской империи сама идея русско-польской унии хождения не имела, а значит, ипостась российского монарха, являвшегося одновременно польским королем, была в значительной мере скрыта от глаз его подданных.

Для осуществления варшавской коронации Николаю I пришлось назначить новую польскую корону. Следует отметить, что монарх был готов использовать польскую историческую корону, если бы таковая нашлась. По крайней мере, он утверждал в письме брату, что «если бы корона существовала, то ею надлежало бы воспользоваться»[352]. Короны, однако, не было, как не было и времени на ее изготовление.

Как следует из источников, вопрос о назначении в церемонию большой императорской короны не обсуждался – транспортировка венца в Варшаву и освящение его в костеле ради повторной коронации, вероятно, могли вызвать в русском обществе толки, которых император так явно стремился избежать. Не рассматривался и венец, изготовленный для символических похорон Александра I[353], хотя его, по утверждению С. Я. Коварской, в Царстве Польском некоторое время использовали для торжественных встреч[354].

Выбор пал на регалии, которые уже находились в Петербурге. Из сокровищницы был затребован венец, созданный за столетие до этого для императрицы Анны Иоанновны[355], отличительной особенностью которого был большой турмалин с алмазным крестом. Использование этого венца оформило на визуальном символическом уровне вошедшие в 1815 г. в состав империи польские земли – эта корона вплоть до 1917 г. венчала щит Царства Польского в государственном гербе Российской империи.

Среди историков искусства существует трактовка, которая объясняет выбор короны Анны Иоанновны иными мотивами, а именно стремлением указать, что «во времена правления императрицы предпринималась попытка раздела польских земель»[356]. Речь идет о времени после смерти Августа II, когда Россия активно продвигала на польский престол своего ставленника – курфюрста Саксонского Августа (будущего польского короля Августа III). При этом было подавлено сопротивление Данцига, поддерживавшего альтернативного – уже избранного королем – кандидата, которого, в свою очередь, лоббировала Франция. Захваченный Данциг заплатил императрице Анне контрибуцию в 1 млн червонцев[357].

Такое предположение едва ли можно считать верным. Оно проистекает из презумпции постоянного российского давления на Польшу. Исходя из этого любой жест со стороны российских властей трактуется как проявление прямой или скрытой агрессии. Но характер Николая с его фиксацией на категориях чести едва ли позволяет предположить, что император посчитал возможным прибегнуть к намекам такого рода. Кроме того, с правления Анны прошло слишком много времени, чтобы император мог получить информацию об этих событиях в рамках того, что Ян Ассман назвал «коммуникативной памятью»[358]. Опубликованная же к тому моменту карамзинская «История государства Российского», которая, как утверждал А. С. Пушкин, открыла Россию в ее историческом изменении, словно Колумб открыл Америку, была доведена автором лишь до начала XVII столетия.