Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Однако в 1829 г. ситуация изменилась. Император был возмущен тем, как сеймовый суд провел дело о Патриотическом обществе, а предложенный сеймом приговор был, по мнению императора, не просто мягким, а оскорбительным. Константин Павлович был равным образом поражен и разделял возмущение брата. Константин сообщал императору, что «делегации Сената… имели с заключенными заседания за закрытыми дверями», а значит, «могли все устроить в их пользу» и что Сенат «также виновен в том, что подсудимые, которых пытались освободить, практически не признают своей вины»[340]. Вместе с тем в письмах третьим лицам великий князь высказывал соображение, что произошедшего стоило ожидать. Так, в письме Опочинину он рассуждал следующим образом: «Словом сказать, государь император (Александр I. – Прим. авт.) не только во всех своих речах к сеймам бывшим и действиях, но даже в разговорах во многих случаях с польскими, как статскими, так и военными чинами, откровенно изволил изъяснять свои насчет их намерения; следовательно, что же мудреного, что у них вскружились головы на чувствах nationalité»[341]. Великий князь прибавлял, что «далек от той мысли, чтобы защищать виновных поляков» и что императору Николаю I следовало обратить «особенное внимание» на общественную обстановку в Царстве[342]. Как известно, дело кончилось тем, что Николай I утвердил оправдательный приговор. По справедливому утверждению О. С. Каштановой, монарх приписал произошедшее «не злой воле сенаторов, а несовершенству польского законодательства»[343].

Неудивительно поэтому, что Николай I, а равным образом и великий князь Константин опасались, что коронационные торжества примут совершенно иной вид, если депутаты сейма, выражаясь словами императора, «наговорят глупостей»[344]. Решение вопроса о том, как собрать в столице Царства Польского депутатов, но не сейм, было найдено самим Николаем I. Он предложил, собрав представителей, считать их «присутствующим» сеймом. При этом депутаты должны были строго «придерживаться различия» между участием в коронации и участием в сейме, который Николай планировал собрать через год[345].

Итогом долгой дискуссии стала выработка церемониала, который Николай очень точно отразил в письме Константину: «Я полагаю собрать весь государственный корпус в зале Сената; духовенство отправится туда из собора торжественной процессией; в зале будет устроен алтарь. Когда все соберутся, явимся мы; я возложу на себя корону, после чего надену на мою жену цепь ордена Белого Орла. Потом архиепископ при общем коленопреклонении прочтет молитву… Затем я на коленях (je lirai à genoux) прочту то, что читается государем при этом случае. В заключение благодарственный молебен по обряду католической церкви и все будет сделано. Потом большой обед, и на следующий день – польский бал. Вот приблизительно рамка, которой я собираюсь следовать»[346].

2.2. Выбор регалий

Установленного обряда для коронации российского императора польским королем не существовало. Александр I, указавший в 1815 г. в Конституционной хартии, что обряд «будет… установлен»[347], за 10 лет не сформулировал ничего определенного. Вероятнее всего, ситуация отражает изменения позиции Александра I, размышлявшего о возложении на себя польской короны после создания Царства Польского, но так и не осуществившего это намерение.

Неудивительно поэтому, что в царствование Александра I официальная польская корона, символ власти в Царстве, так и не появилась: назначить корону Царства Польского император не решился. Вместе с тем в Российской империи прецеденты такого рода существовали. Так, Павел I во время похорон Екатерины II приказал считать короной Царства Таврического так называемую шапку Мономаха второго наряда, использовавшуюся для венчания на царство Петра (Петра Великого) и Ивана[348]. Павлу I было важно указать на существование титула «царь Таврический» после присоединения Крыма к Российской империи, а выбор короны в этом случае позволял также приписать крымский триумф не только – и не столько – матери монарха Екатерине II, но и усилиям прадеда и основателя империи Петра Великого. При этом монарха не смущало, что избранный венец никогда прежде не фигурировал в визуальной репрезентации российской власти на территории покоренного Причерноморья[349].