Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Согласно «Открытому предписанию», данному всем почтовым и станционным смотрителям от Санкт-Петербурга до границы Царства Польского, кортеж был разделен на три «отделения». Император и великий князь Михаил Павлович, а также Бенкендорф и Адлерберг следовали в первом из них без остановок на ночлег вплоть до Динабурга. Второе, судя по числу лошадей – самое крупное отделение, отправлялось из столицы империи вместе с первым, но следовало «с ночлегами до Ковно[443]». В нем ехали императрица и наследник, которых сопровождал министр императорского двора П. М. Волконский. С ними находились лейб-медик и камер-фрейлины. Отделение за номером 3, в составе которого значились граф Г. К. Моден, фрейлины и малолетние соученики наследника Паткуль и Виельгорский, а также перевозился гардероб и многочисленная поклажа, выехало из Царского Села на день позже и повторяло маршрут второго отделения[444]. В Динабурге император смог отдохнуть и дождаться приезда императрицы и наследника.

Движение императорского кортежа внешне было вполне традиционным – утомительная дорога с частыми остановками, смотры полков, посещения церквей, «инспекции» государственных учреждений, встречи с офицерами, священнослужителями, чиновниками и просителями. Так, в Вильно Николай I посетил православный собор, университет и госпиталь, смотрел на проход одного из батальонов Литовского корпуса. Вечером в городе была устроена иллюминация[445]. Подходившая к концу, но еще не завершенная Русско-турецкая война 1828–1829 гг. также требовала внимания: в поездке Николай I читал рапорты от адмирала А. С. Грейга о действиях военной эскадры в Черном море, рассматривал списки отличившихся, вел переписку о выделении денег на содержание прибывающих в Одессу большими партиями румынских переселенцев[446].

Монарх, как ему и полагалось, подмечал то там, то тут неустройство или нерадение. При проезде через Динабург Николай I был недоволен переправой и потребовал перестроить ее, а также обновить верстовые столбы, «на которых номера прибиты не на своих местах или номеров вовсе нет»[447]. В другой раз, по сообщению графа А. Х. Бенкендорфа, «Государь Император изволил заметить, что многие офицеры уволенные от службы с мундиром и проживающие в разных городах носят оный с теми переменами в форме, каковые воспоследовали после их увольнения». Монарх распорядился «передать господам губернаторам иметь засим нужное наблюдение и объявить помянутым офицерам, что кто желает носить мундир, то точно соблюдали бы форму, какая существовала при получении ими отставки»[448].

Во время путешествия императору подавались многочисленные прошения о решениях дел и оказании финансового вспомоществования[449]. В Вильно, например, к государю обратилась польская «помещица», просившая за брата, Иосифа Тыра, вовлеченного «другими и собственным легкомыслием» в деятельность тайных обществ и сосланного в Нерчинск[450]. Император, приняв прошение, обратился за разъяснениями относительно этого дела к великому князю Константину[451]. Вероятно, в результате схожего прошения Николай I дозволил помещику Юшневскому, находившемуся под секретным надзором полиции, приехать в Москву на один год для решения своих финансовых дел[452]. В Белостоке же случился форменный скандал – «некий Терентий Соловьев… осмелился… во время разъезда в нетрезвом и неприличном виде предстать перед Его Императорским Величеством». Соловьев, намеревавшийся «испросить пособие», был взят под арест[453].

Самым заметным просителем, однако, оказался смоленский гражданский губернатор Н. И. Хмельницкий, который, указав, что губерния так и не оправилась от разорения войны 1812 г., просил у императора помощи[454]. Император на просьбу откликнулся – уже в следующем году были сокращены повинности местных жителей, а на восстановление Смоленского края выдана колоссальная по местным меркам, но, конечно, несопоставимая с вливаниями в Польшу[455] ссуда в 1 млн руб.[456] Однако это были заботы мимоходом: разоренные победители войны 1812 г. вызывали у императора сочувствие[457], но заниматься смолянами предметно монарху было некогда – на повестке дня значилось очередное решение польского вопроса, ответом на который было предъявление прощения тем, кто разорял Смоленск и Москву менее чем за два десятилетия до описываемых событий.