Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Кортеж пересек Вислу по специально сооруженному для этих целей мосту[483] и оказался наконец в городе. На Закрочимской улице кавалькада остановилась у костела францисканцев – первого католического собора на пути Николая I. Здесь будущего короля ожидали представители высшего католического духовенства, а архиепископ Варшавский и примас Царства Польского Ян Павел Воронич[484] подал монарху крест для целования[485]. Современник так описывает произошедшее: «Император остановился перед католическим кафедральным собором, где к великому удовольствию приверженцев этой религии, он причастился святой водой и принял знаки уважения духовенства»[486]. Под звуки 101 пушечного залпа императорский кортеж подъехал к Варшавскому замку, войдя в который монаршая чета сразу же направилась в «греческую часовню при дворце» для православного молебна[487].

Во время въезда великий князь Константин Павлович и его супруга княгиня Лович встречали венценосную пару по отдельности, но при этом в двух самых знаковых точках: Константин – у Пражских ворот, а княгиня Лович – у Варшавского замка. И хотя «Церемониал» указывал, что у входа в замок Николай и Александра будут встречены «людьми обоего пола из числа придворных, не включенных в кортеж»[488], другие источники заметили гендерное разделение, которое сформировали организаторы действа. Великий князь приветствовал Николая в сопровождении военных, а его жена ожидала монарха и императрицу у замка вместе с дамами[489].

События этого дня омрачил случай, ударивший, вероятно, по самолюбию Константина Павловича: во время церемониального шествия лошадь цесаревича заупрямилась, а потом и вовсе рванулась в сторону от направления движения свиты. Великому князю, который, по описаниям современников, буквально пребывал в бешенстве из‐за того, что не мог обуздать животное, пришлось спешиться и пешком пройти мост и часть города, пока ему не нашли другую лошадь. Бенкендорф так прокомментировал произошедшее: «…следуя за императором со шпагой в руке, великий князь, казалось, был полностью лишен того удовлетворения, на которое он мог рассчитывать, представляя во всем блеске находившиеся под его командованием войска. Он казался потерянным, и его вид внушал страх всем тем, кто находился под его командованием, и кто привык видеть немилость в раздраженных глазах своего разгневанного командира. Это происшествие, несмотря на всю свою малозначимость… поразило всех присутствовавших»[490].

На следующий день великий князь Константин Павлович представил императору генералов, штаб– и обер-офицеров, а также членов своей свиты. В течение дня монарху также представились министры, сенаторы и депутаты от воеводств, высшее духовенство, дамы и иностранцы[491]. Затем последовала целая череда парадов, приемов, балов и праздников[492]. В период торжеств император, наследник и великий князь Михаил Павлович появлялись в польских мундирах[493]. Императрица столь же неизменно представала перед публикой в нарядах, цветовая гамма которых отсылала к польским национальным цветам[494]. Одиннадцатилетний наследник Александр Николаевич охотно говорил по-польски, демонстрировал знание польской истории и расположение к Конно-егерскому полку, шефом которого являлся[495], а сам император представлял старшего сына офицерскому обществу Варшавы как «хорошего поляка»[496].

Административный совет Царства приложил серьезные усилия для распространения информации о предстоящей церемонии: еще в апреле по воеводствам были разосланы сотни экземпляров печатного объявления о коронации[497]. Процедура получения новости депутатами сейма, которым надлежало прибыть в Варшаву за несколько дней до церемонии, предполагала подписание соответствующего уведомления. Это установление было аккуратно выполнено и великим князем Константином Павловичем, который в качестве депутата от Праги собственноручно подписал аналогичный документ[498]. Стремление Константина продемонстрировать свою сопричастность депутатской корпорации, указать на то, что он является «одним из», не может не поражать, особенно если вспомнить стратегии выстраивания образа власти Романовых в самой России, где речь в значительной мере шла о систематическом подчеркивании «инаковости» по отношению к подданным[499].