Читаем Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в. полностью

Анализ документов демонстрирует разницу в восприятии статуса церемоний. Описание варшавской коронации было предсказуемо лишено религиозного уровня осмысления – она названа «священной» (слово в манифесте написано с использованием строчной буквы) лишь однажды, притом что события трехлетней давности названы «Священным Миропомазанием и Коронованием» и «Священным действием» (фигурируют заглавные буквы). Польская коронация оказывается явлена не велением бога, как это было в Москве («восприяв бремя, от Бога на Нас возложенное»), а по указанию императора Александра I («согласно с волею незабвенного Брата Нашего»). Из «польского» манифеста исчезает Миропомазание: если в Москве император «принял Священное Миропомазание и возложил на Себя Корону», то в Варшаве состоялась лишь вторая часть действа. В манифесте о польской церемонии не упоминались ни православная, ни католическая церковь. Согласно тексту манифестов, коронация 1826 г. произошла в «Престольном Граде Москве», тогда как варшавская – в «столичном городе Царства Польского Варшаве».

С точки зрения отсылки к исторической традиции варшавская коронация позиционировалась двойственно. В манифесте, распространенном в Российской империи, нет и намека на попытку встроить Николая I в сложившуюся традицию польских коронаций или поставить его в ряд с польскими королями. Этот уровень существовал, как будет показано далее, исключительно для Польши. В России он оказывался не только бессмысленным, но и неприемлемым: Николай I должен был следовать лишь одной – русской – коронационной традиции. Однако и стремления вписать польскую церемонию в русскую традицию мы здесь тоже не обнаруживаем. В документе нет ни намека на основания, о которых сообщает манифест о московской коронации 1826 г.: «Восшествием на Престол Наш Прародительский… по примеру благочестивых Государей, Предков Наших». Из варшавского текста исчезает и императрица, которая присутствовала в манифесте о будущей московской коронации.

Вместе с тем нельзя не отметить фразу о том, что во время коронации в Варшаве Николай I возложил «на главу свою Прародительскую Нашу Императорскую Всероссийскую корону». Вероятно, в этом случае важно было не допустить, чтобы в обществе сложилось впечатление, что Николай короновался неким польским венцом. С другой стороны – и это более существенный момент, – необходимо было указать на некое единое поле власти в России и Царстве Польском.

В манифесте, опубликованном в России, коронация 1829 г. была описана как некое значимое, но уникальное, имея в виду не вписанное в традицию повторения, событие: церемония была названа «торжественным действом», «коим на все времена определено и утверждено бытие Царства Польского навсегда нераздельным с Империею Российскою». Показательно и то, что, в отличие от манифеста о московской коронации, адресованного «всем подданным», известие о свершившейся польской коронации получили лишь петербуржцы и москвичи[606]. Манифест 13 мая 1829 г. был дан санкт-петербургскому военному генерал-губернатору[607], аналогичный документ получил и московский военный генерал-губернатор Д. В. Голицын[608].

Как уже отмечалось, манифест о польской церемонии не содержал перечисление милостей, дарованных монархом. Для сравнения отметим, что в манифесте «О совершении священного Коронования» в Москве описание подобного рода, вполне в духе традиции, было развернутым и занимало несколько страниц. О милостях в Польше коротко сообщили впоследствии «Московские ведомости»[609], но на уровне прямой декларации позиции такого рода были опущены.

В целом правительство стремилось представить варшавскую коронацию культурной церемонией, которая символически подчеркивала присоединение Царства Польского, но не представляла собой сакральное действо, сопоставимое с московским. Манифест о варшавских событиях был во всех смыслах «легким» не только потому, что в нем не было упоминания «бремени власти», но и потому, что все произошедшее он объяснял исходя из двух аргументов – александровского повеления (тогда как в Москве речь шла об обязанности «перед Царем Царствующих») и декларируемой необходимости «навечно закрепить» вхождение Царства Польского в состав империи.

Эта на первый взгляд простая формула внутри короткого текста, впрочем, была найдена не сразу. Черновики будущего манифеста показывают, что первоначально предлагаемые установки были достаточно разноплановыми. Сохранились по крайней мере три версии будущего «Манифеста о совершившейся польской коронации» от 13 (25) мая 1829 г. Автором итогового коронационного манифеста мог быть В. А. Жуковский, в дневниках которого есть указание, что он провел вечер 12 (24) мая за «сочинением манифеста»[610]. Можно предположить, что черновики также принадлежали ему.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
100 великих литературных героев
100 великих литературных героев

Славный Гильгамеш и волшебница Медея, благородный Айвенго и двуликий Дориан Грей, легкомысленная Манон Леско и честолюбивый Жюльен Сорель, герой-защитник Тарас Бульба и «неопределенный» Чичиков, мудрый Сантьяго и славный солдат Василий Теркин… Литературные герои являются в наш мир, чтобы навечно поселиться в нем, творить и активно влиять на наши умы. Автор книги В.Н. Ерёмин рассуждает об основных идеях, которые принес в наш мир тот или иной литературный герой, как развивался его образ в общественном сознании и что он представляет собой в наши дни. Автор имеет свой, оригинальный взгляд на обсуждаемую тему, часто противоположный мнению, принятому в традиционном литературоведении.

Виктор Николаевич Еремин

История / Литературоведение / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии