Последний полустанок

Многие девушки высмеивали редкую прямолинейность Багрецова, его искренность и полное отсутствие дипломатии. А у него это было нечто вроде жизненного принципа. Он считал, что хитрить можно лишь в борьбе с врагом, да и то это называется не хитростью, а стратегией. Он учился играть в шахматы, но безуспешно, ведь там нужно придумывать разные комбинации, а у него такого таланта не было. На футбольном поле он никак не мог оценить искусства техничных игроков с их обманными движениями, финтами, уловками. Конечно, игра есть игра, но внутри поднималось что-то вроде протеста, хотя Вадим и понимал всю его смехотворность.

Так и в любви. Шахматными ходами, хитрыми маневрами ничего не добьешься. Конечно, немало девиц на свете, которым нравится игра в любовь, но в этом есть что-то постыдное.

Хотелось бы Вадиму сделать всех хороших людей счастливыми. Наивная детская мечта. Но кое-что он все-таки может сделать. Только вот не всегда понимают его. Он так боялся потерять письмо от Курбатова, а Нюра взяла его равнодушно и сунула в карман пальто. Выходит, зря мучился, зря беспокоился. Нюра молчит, будто ничего не случилось. Надо бы узнать, о чем пишет Курбатов. И зачем он напоминает о себе, это жестоко. Не хватает людям чуткости и такта.

Вадиму тоже подчас не хватало такта, но подкупала его искренность.

— Нюрочка, я хороший? — спросил он, усаживаясь рядом с ней на скамейку.

— Вы же это знаете. — Нюра заботливо поправила у него повязку на лбу.

— А любите меня?

— Очень.

И сказано это было всерьез. Не виделись целый год, только переписывались, но дружба не угасла. Надо знать, что скрепило эту дружбу, как оценила Нюра благородство Вадима в те тяжелые дни, о которых и посейчас не может вспоминать без слез. Надо все это знать, тогда поверишь, что есть на свете большая дружба и она не всегда переходит в любовь.

Вадим слабо улыбнулся.

— Ну что ж. Отношения выяснены. Значит, я могу спросить?

— Насчет письма? — перебила его Нюра, и губы ее задрожали.

Она боялась расплакаться. Как тут быть, если самые чуткие друзья не могут понять, что не хочет она никаких писем, никаких воспоминаний. Встает перед глазами другое лицо, близкое, родное. Изумленно-грустно смотрит на нее…

Она подбежала к стеклянной двери, взялась за ручку, увидела свое тусклое отражение. Женщина с потухшими глазами. Ну и пусть — никому она не нужна.

Кто-то осторожно дотронулся до плеча.

— Я не про письмо, Нюрочка, — услышала она голос Вадима. — Посидите со мной. Я только хотел спросить… — Он взял ее под руку и повел к скамейке. — Вы не видели буфетчицу перед отлетом? Тетя Поля ее, кажется, зовут? Ругается, наверное. Восемьдесят копеек мы ей задолжали, сдачи у нее не было. Прошу вас, передайте…

Он долго рылся в боковом кармане — мешал перевязанный палец, — наконец вытащил рублевую бумажку и протянул ее Нюре.

Нюра машинально взяла.

— Я, наверное, там скоро буду. Передам. А письмо вы можете прочитать. — Она достала из кармана пальто нераспечатанный конверт. — Возьмите. Но я не хочу знать, что там написано.

— А я тем более!

Вадим рассердился. Фокусы, девчоночьи капризы. Впрочем, кто ее разберет? Не так все это просто.

— Знали бы вы… — Нюра быстро заморгала, и, как она ни крепилась, в глазах ее заблестели слезы. — Знали бы…

— Вот и рассказывайте. Я должен знать.

Сама не понимая, что делает, Нюра надорвала письмо, скомкала и бросила за спинку скамейки в кусты. Вадим пожал плечами, но не промолвил ни слова. Значит, так нужно.

С трудом преодолевая смущение и боль, Нюра говорила о встречах с Серафимом Михайловичем, о его признании в самолете, о том, что ответила ему, как все это получилось нехорошо и как ей сейчас тяжело…

Из этой сбивчивой речи Вадим понял, что Нюра любит уже не Курбатова. Стало немного обидно. Он-то, Вадим, верил в существование вечной любви, ради нее Нюра пожертвовала многим, мучилась, места себе не находила. Но прошел год, «пустяки в сравнении с вечностью», как любит повторять Римма, и Нюра уже страдает, что не ответила согласием другому, потому что связывает ее с первой любовью тонкая нить, которую она хотела бы разорвать.

Пусть будет так. Вадим не станет ей перечить. Больше того, готов помочь Нюре найти новое счастье, если только оно возможно, но уж больно горестно сознавать, что Нюра не оказалась Джульеттой. Видимо, это большая редкость.

Нюре захотелось узнать, не расспрашивал ли про нее Серафим Михайлович. Гордый, наверное, обиделся.

— Это не важно, — отмахнулся Вадим, предчувствуя совсем другую беду. — Скажите, что вы ему о себе наболтали?

— Ничего. Но он, наверное, понял… Не могу, и всё.

Вадим настойчиво допытывался, боясь, что Нюра себя оболгала и ошибку расценила чуть ли не как преступление. Да, примерно так она и сказала.

— А разве неверно? Зачем скрывать?

— Лучшего вы не могли придумать, — уже всерьез разозлился Вадим.

Он заговорил громким шепотом, чтобы никто не услышал, но так раскипятился, что хотелось кричать.

— Можете обижаться, но глупость тоже имеет свои пределы. В какое положение вы себя поставили?