Последний порог

— Понимаю, Эндре, и очень рада этому, но у меня все в порядке. — Она пошла, вынув свою руку из его руки. Ее шаги гулко раздавались в тишине. Лишь временами откуда-то издалека слышались паровозные гудки. — Видишь ли, идет война, обстановка очень напряженная, а люди полны страхом. Все такие нервные. Каждый день что-нибудь да происходит, и никто не знает, что же с ним будет завтра, доживет ли он до утра. Я тоже ни в чем не уверена. Отец мой уже не молод, профессия у него такая, что он в любую минуту может свернуть себе шею. А потом столько страшных слухов... Не знаешь, кому верить, кто говорит правду. В госпитале один раненый офицер ругает немцев, а другой — хвалит их. Рассказывают страшные вещи. — Она остановилась: — Ты целый год был на фронте. Скажи, правда ли, что солдат из рабочих и штрафных батальонов намеренно гонят на верную смерть? Верно ли, что известных музыкантов заставляют разминировать минные поля? А выдающемуся пианисту оттаптывают пальцы ногами... и только потому, что он еврей?

— Я не знаю, Андреа. Я тоже слышал подобные разговоры. Может быть, правда, но врать я не могу... — Они медленно пошли дальше. — Я трус — вот это истинная правда. Порой я ненавижу себя, но ни с кем, кроме тебя, не могу об этом говорить. Я год пробыл на фронте, слышал, как солдаты рассказывали о всяких ужасах.

— Значит, это правда?

— Не знаю, я оказался слишком трусливым, чтобы узнать правду. Боялся ее, боялся потерять веру. Что такое моя жизнь? Скажи мне, Андреа. В части я являюсь мишенью для грязных шуток офицеров. Но я все терплю, потому что у меня есть вера. Пока я еще могу верить и верю в то, что господь хочет добра. Я полон сомнениями, часто верх надо мной берет неверие. Я боюсь правды, ужасно боюсь потерять веру в самого себя. Порой я чувствую, что на свете творятся ужасные вещи. Что-то нужно делать, но вместо этого я вспоминаю то, что не следовало бы вспоминать. Тогда я успокаиваю себя тем, что говорю: «Все происходит по воле божьей. И господь только потому наказывает людей, что они отвернулись от него, от его учения, не выполняют его заветов...»

Андреа было от души жаль священника. Только сейчас она поняла, что их тихий, миролюбивый Эндре, как и она сама, беспомощен.

— И все-таки я, Эндре, кое-что скажу тебе, лишь одному тебе. Никто не знает об этом — ни отец, ни Чаба. Я беременна. Уже полтора месяца, и теперь я не знаю, что же мне делать: родить ребенка или не родить? Чаба, конечно, скажет, чтобы я родила. Я бы и сама этого хотела, но ведь идет война...

— Ты должна, обязана сохранить ребенку жизнь.

Со стороны моста показался Бернат. Андреа еще издалека узнала отца по походке.

Эндре попрощался с ними обоими, сказав, что он пробудет в Будапеште две недели и они еще встретятся. По крайней мере, перед отъездом он обязательно навестит их.

Когда они шли по мосту, Андреа спросила у отца:

— Из госпиталя меня не искали?

— Нет, — ответил Бернат.

Девушка взяла отца под руку, и вдруг все ее страхи куда-то улетучились и она почувствовала себя в полной безопасности.

— За тобой кто-нибудь шел? — поинтересовался журналист.

— Я не приглядывалась. Мы так разговорились, что я совсем забыла об этом. Несчастный человек этот странный Эндре!

— Или же очень счастливый... Попов следует остерегаться. Они всегда находят оправдания собственным грехам. А что, собственно, случилось?

— Большая беда, — начала она и рассказала все, что слышала от капеллана. — До сих пор я не говорила тебе об этом, так как не считала нужным. В начале марта Пустаи попросил меня вынуть пулю из ноги одного его раненого друга. Привез меня в домик в Обуде. Потом я бывала там несколько раз, пока не поставила раненого на ноги. Кажется, это был Милан Радович.

— Возможно, но об этом следовало бы сказать мне раньше.

— Пустаи просил меня не говорить об этом Чабе. Я тогда, конечно, не думала, что все может так обернуться. Я полагаю, об этом нужно известить Пустаи. Если Радович сломается, будет большая беда, в которую попадет сам Пустаи и его люди.

— И ты тоже.

— Радович не знает, кто я такая.

— Я в этом далеко не уверен. — Сделав несколько шагов, он не без ехидства заметил: — Хвала всевышнему, мы не можем пожаловаться на то, что забот у нас убавляется. Где живет Пустаи?

Андреа назвала адрес и сказала:

— Я сама поговорю с ним.

— Нет уж, поручи это дело мне. — Бернат оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Лишь перед мостом на фоне освещенного луной неба четко вырисовывались стволы зениток.