Последний ребенок

Кладбище было маленькое, надгробий со́рок. В центре высился громадный дуб, в задних углах — магнолии. Надгробия тянулись рядами — серые, черные, все обросшие лишайником и мхом.

Ливай сидел в центре, вытянув перед собой ноги. Грязная, рваная одежда. На коленях и на руках пятна крови. Еще одно пятно на правой стороне рубашки и брюк. Одна туфля свалилась и лежала на чистенькой зеленой травке. Стопа и лодыжка распухли так, что казались единым сросшимся придатком. На пальце виднелась воспаленная от укуса Джонни рана, перевязанная тряпкой, на которой проступали желтые пятна. Кожа натянулась так сильно, что уже блестела. На колене лежала лопата. Рядом — гроб.

— Что он делает?

Джонни ответил не сразу. Яркий, чистый свет позволял рассмотреть все детали: полоски посеревшей серебристой ленты, высохшую грязь на гробе, выбоины в дереве, пятна от сырости. Колени Фримантл ободрал едва ли не до кости. На изуродованном лице поблескивали капельки пота. Из бока торчало что-то непонятное. Джонни сполз по стене и прижался спиной к камню.

— Хоронит кого-то.

— А, черт…

— И плачет, как пятиклассница.

Джек закрыл глаза. Джонни поднял револьвер так, что барабан прижался ко лбу. Он вдыхал запах ружейного масла, и губы беззвучно шевелились, повторяя слова: «Оружие — сила. Я вооружен. Оружие — сила. Я вооружен».

Он начал подниматься, но Джек потянул его вниз.

— Не надо, — умоляюще прошептал он. — Не делай этого, друг.

— Да что с тобой не так? — Джонни вырвал руку. — Думаешь, это игра? Думаешь, весь этот год была игра? Мы для того сюда и пришли.

Даже грязь на лице Джека не могла скрыть проступивший на нем ужас. От страха его трясло, но он все же кивнул и разжал пальцы.

— О’кей, Джонни.

— У меня нет выбора.

— Сказал же, о’кей.

Еще секунду Джонни удерживала абсолютная, безъязыкая паника на лице друга, потом он заставил себя встать и поднял револьвер, держа его так, как держат в кино: двумя руками и по возможности ровно и твердо.

Ливай Фримантл поднялся с лопатой в руке, но мальчика даже не заметил. Наклонив голову, он смотрел на мелкое углубление, которое сумел сделать в земле. Слезы катились по лицу, а Джонни стоял и смотрел, как он пытается выкопать яму для гроба. Фримантл опирался на одну, здоровую ногу, а второй старался вонзить штык лопаты, но боль перекашивала лицо. Он перенес вес на другую ногу, но лодыжка подвернулась.

Он упал.

Поднялся.

Снова попытался копать.

Джонни открыл калитку и вошел на кладбище. Пятнадцать футов… двенадцать… Фримантл ничего не замечал. Собравшись с духом, Джонни взглянул на гроб. Маленький, детский. Он подошел ближе, и Ливай поднял голову. Взгляд влажных глаз метнулся с лица Джонни на углубление. Фримантл неуклюже шагнул вперед, поднял и тут же опустил лопату. Джонни видел печаль и боль, грязь и кровь, а еще что-то похожее на кусок дерева у него в боку.

— Стойте, — сказал он.

Фримантл послушно остановился и поднял руку ладонью вперед. Кивнул на то, что сумел нацарапать лопатой на земле, и только потом посмотрел на револьвер. Он смотрел долго, как будто не вполне понимал, что это и почему оно направлено ему в грудь.

— Ты пришел помочь мне? — спросил Фримантл охрипшим голосом, едва ворочая языком.

— Что?

— Я просил помощи, но Он не желает говорить со мной.

— Кто?

— Он говорит с тобой?

— Не понимаю, о чем вы.

Шрам на лице дернулся. В центре одного глаза белел молочный хрусталик.

— Не могу выкопать яму.

Джонни отважился оглянуться. Джек покачал головой. Джонни посмотрел на гроб.

— Вы помните меня?

Кивок.

— Ты бежал, а я тебя схватил.

— Зачем?

— Так сказал Бог.

— Бог сказал схватить меня? — Снова кивок. — Зачем?

— Он не объяснил.

— Джонни…

Голос подал Джек, но Джонни не обернулся.

— Что еще сказал вам Бог?

— Она — моя малышка. — Фримантл показал на гроб. По обезображенному лицу стекали слезы. — Я не могу выкопать яму.

Джонни взглянул на Джека.

Потом опустил револьвер.

Глава 36

Уверенно проехав через окраины, Кросс повернул на север. Глядя в окно, Хант видел проносившиеся один за другим жилые кварталы, сменившиеся потом мелкими предприятиями. Ни о найденном фургоне, ни о Дэвиде Уилсоне он не думал, а думал о семи флажках в низине и об Алиссе Мерримон. Мысль о том, что она лежит там, в сырой земле, не выходила из головы, и отделаться от нее никак не получалось. Ее юная жизнь оборвалась, ее семья разрушилась. За этими мыслями потянулись другие, касавшиеся его собственной, превратившейся в ад жизни: о растянувшихся на весь год бессонных ночах и гнетущей муке, двенадцати месяцах неудач, крахе собственной семьи. За все это время он так и не смог отступить, расслабиться. Чем была работа? Чем была личная жизнь?

Зазвонил телефон. Хант посмотрел на экран — вот и ответ.

— Привет, Кэтрин.

— Есть новости о Джонни?

Дело плохо.

— Нет. Ничего.

— Он уже должен был бы позвонить. Джонни позвонил бы.

— Мы ищем его. Джонни — парень смышленый. Найдем. — Он помолчал, остро ощущая присутствие в машине Кросса. — Извините, что не зашел обсудить этот вопрос лично. Я бы заглянул, но…

— Он должен был позвонить.

— Кэтрин?

Она уловила в его голосе обеспокоенность.

— Плохая была ночь.