Последний рейс

На третий день пришел водомет. Валов провел короткое собрание: объявил путину открытой, зачитал список бригады, распределил обязанности, обнародовал расценки и так далее. Но, как понял Денисков, смысл собрания сводился к одному, и самому главному: на реке нужна железная дисциплина, и он, бригадир Валов, объявляет в Сатыге сухой закон, ибо, где пьянка, там нет порядка.

— А ежели у кого именины? — недоверчиво спросил один из местных рыбаков.

— У тебя, Петро, день рождения в январе.

— Вдруг прохватит кого, простуда там или что другое…

— Скоро фельдшера пришлют в Сатыгу. По рации обещали.

— Ну а если Тоська втихаря… по знакомству…

— Сегодня заактирую все наличие спиртного. Каждую неделю буду проверять самолично. Маркушина меня знает. Чуть что — наплачется!

— А местным как быть?

— Только по моим распоряжениям.

Денисков с любопытством слушал перепалку. Конечно, по закону бригадир не властен над торговлей, но по неписаным правилам Севера на время путины он здесь и царь, и бог, и судия — потому что в осенние месяцы вся жизнь северных поселков концентрируется на реке, у реки, на берегу. Встают с рассветом, валятся в постели с закатом. Говорят только о рыбе и погоде. На небо смотрят почти молитвенными взорами: не дождя боятся — рыбак и в самое ведро мокрый с ног до головы — от ветра штормового заклинают, потому что тогда не выйти на Обь, пропадут попусту бесценные дни, уйдет большая рыба, сгорит план и заработок… У рыбака, как и у хлебороба, порой один день год кормит. Идет путина!

В сумраке сарая Борис посмотрел на светящийся циферблат своих морских офицерских часов (предмет его натуральной гордости и тихой зависти друзей) — стрелки показывали двадцать минут четвертого. Зная, что больше не уснуть, чувствуя в голове ясную бодрость, а в теле напряженную упругость и легкость, он осторожно, чтобы не разбудить товарищей, слез с широких нар, без скрипа отворил дверь ветхого строения. На улице он дал волю просящейся наружу энергии: подпрыгнул, с ходу встал на руки, сделал так несколько шагов, перевернулся, шумно вздохнул несколько раз во всю мощь молодых легких и пошел к береговой круче, к той заводи, где можно было без опаски бросаться вниз головой в глубину вод. На берегу Оби он замер, остановленный необычным ощущением, пораженный удивительной тишиной предутреннего мира, когда ни одна хвоинка на ближней сосне, ни стрелка осоки у кромки воды не дрогнут от легчайшего дуновения. Казалось, звучал, источая серебристое свечение, сам воздух зарождающегося дня. Он сначала увидел это сумеречное предутреннее мерцание, а потом вдруг ощутил его вибрирующее звучание в себе самом, как будто что-то резонировало в нем, настроившись на волну этой трепетной музыки нового дня, восходящего к трудам и радостям человеческой жизни. И пришла светлая грусть. И может быть, впервые Борис осознал, что вот начинается несказанное новое, чего не было при нем и в нем самом раньше. Предчувствие грядущих перемен охватило его.

Борис осторожно сел на краешек обрыва и закурил, вглядываясь в дальний обский берег. Потом он опрокинулся на спину и вполголоса произнес удивленно и вопросительно:

— Божественно… как во сне…

Под обрывом послышалась шумная возня. Запаленно переводя дыхание, кто-то карабкался наверх. Борис думал, что все в бригаде еще спят, а тут кого-то черт несет уже из воды. Но шевелиться не хотелось, невелика важность, водяной и сам скоро объявится.

— A-а… это ты, Борис? — раздалось над лежащим парнем. — Что в такую рань?.. Не спится?

Справедливо не ожидая ответа на свой дурацкий вопрос, Александр Валов опустился рядом на холодноватую от росы траву. Но Борису, напротив, захотелось обстоятельно ответить на вопрос бригадира, рассказать о своих ощущениях и предчувствиях и спросить потом в тихой дружеской надежде: а ты, мол, как думаешь, что это значит, а?.. Но он удержал откровения, рассмеявшись вслух такому желанию. Александр взял из пачки Денискова сигарету, прикурил.

— Ты вообще-то когда рыбачил? — деловито осведомился он.

— Ну-у, так себе… Неводил пацаном с мужиками, сети ставить умею.

— Ладно. Будешь при мне помощником.

— Как прикажешь.

— Парень ты не егозистый, соображать можешь. Да, при мне будешь.

Бригадир прищурился на восток — первый солнечный лучик ударил в его коричневые крапчатые глаза, отразился латунным блеском.

Так начиналась путина.

В четыре вся бригада была на берегу. Мужики курили, перебрасываясь бесхитростными репликами, безобидно подтрунивали друг над другом, стараясь за обыденностью взаимоотношений спрятать естественное в такой момент волнение. Но оно прорывалось в блеске тревожных взглядов, в блуждающих улыбках, оно сквозило от лица к лицу, от сердца к сердцу.

Моторист водомета Николай Соловьев закрепил на корме буксирный канат, глянул остро в глаза Валова, словно понукая его…

— Давай, с богом… — хрипло выдохнул бригадир.