Последний рубеж

Пока же, спасая глаза от лучей коварной звезды, он вытащил маску и натянул на лицо. Поправил шляпу, пристально глянул на Тыяхшу и мысленно попросил: «Оглянись!» Девушка оглянулась. Посмотрела, ничего не сказала и отвернулась. Ее светлые волосы, собранные нынче в хвост, описали в воздухе дугу.

Влад усмехнулся.

Трудная девушка. Серьезная девушка. И неприступная. Ни грамма кокетства. Еще бы! Ей не до романтики — у нее великая миссия. Другие в ее возрасте на мужей охотятся, а она — на каких-то загадочных чудовищ. То, что землянин к ней неравнодушен, в упор не видит. Не интересует ее землянин. Ни капельки. Смотрит на него в этом смысле, как на пустое место.

Влад в отместку тоже старался глядеть на нее отстраненно. Как на картину за музейным стеклом. Или как на дом, в котором ему никогда не жить. Глядеть так на того, к кому тянет, трудно конечно. Даже очень трудно. Практически невозможно. Но Влад старался.

Чтобы отвлечься, пересчитывал стрелы в колчане Охотницы. Раз, два, три… Раз… Чертов Пыхм! И раз и два… Нет, заново… Раз, два, три, четыре… Восемь стрел. Восемь стрел у нее в колчане. А у него — шесть. Мистер Дахамо, помимо коня, ему еще и арбалет подарил. Нашел со стременем, подходящим под сорок четвертый растоптанный, и торжественно вручил. И еще в придачу колчан с шестью стрелами дал, не пожалел. Добрый человек. Хотя и колдун.

Тыяхша вдруг резко осадила Тукшу, и несуразная коняга Влада опять дернулась в сторону.

— Что случилось?! — воскликнул Влад, натянув поводья.

— Я так и не поняла, — сказала Тыяхша.

— Чего ты не поняла?

Вновь пустив коня, девушка разъяснила:

— Не понимаю, чем отличается нежелание жить от желания умереть.

— Фу ты, блин! — выругался Влад. — Перепугала насмерть.

Он дал коню шенкеля, чтобы поехать с девушкой вровень. Тропа метров двести назад расширилась, поэтому двух конных приняла свободно. Когда Влад поравнялся, Тыяхша скосилась на него и посетовала:

— Никак в толк не возьму, что ты имел в виду. Это выше моего понимания.

— Подумаешь, — хмыкнул Влад и признался: — Я и сам этого не понимаю. У меня ведь как получилось. Жить не хотел, вот и подался на фронт. А на фронте оказалось, что и умирать не хочу. Вот так и пошло: смерти искал и избегал ее. В пекло сломя голову лез — и всю дорогу цеплялся за жизнь. До последнего. — Он замолчал, что-то припоминая, потом тряхнул головой: — Ладно, что толку сейчас об этом. Ты вот лучше скажи, чем вы эти штуки намазываете?

— Какие? — не поняла Тыяхша.

— Вот эту вот сыромять, — потряс Влад поводьями.

— Смесью дегтя и жира рыб. А что?

— Да ничего. Духан такой, что голова кружится.

— Не нравится — пешком иди.

— Потерплю.

Какое-то время они ехали молча, потом Тыяхша спросила:

— А тебе воевать нравилось?

— Когда как, — ответил Влад. — Сначала в таком состоянии был, что просто не задумывался. Тупо на автомате работал — зуб за зуб, око за око. Была причина. Личная. А потом… Потом был период, когда во вкус вошел. И на кураже много чего понатворил. Ой, много! Но однажды…

Влад осекся.

— Что «однажды»? — ухватилась за слово Тыяхша.

— Неважно.

— Не хочешь вспоминать?

— Совершенно.

— Ну и не вспоминай.

Тогда Влад попробовал объяснить, ничего не объясняя.

— Знаешь, — сказал он, — война дает возможность человеку кое-что понять про себя. И приходит мгновение, когда ему это удается. Но потом он с ужасом обнаруживает, что истину, за которой пошел на войну, там найти невозможно. Ее попросту нет. Там вместо истины много-много всяких правд. Своя правда у «гаринчей», своя — у «цивилов», своя — у нас, у «кирпичей», и у наших бравых генералов тоже есть своя правда. И все эти правды раздирают друг друга. И друг друга, и человека, попавшего на войну. На куски раздирают… Они даже убить его могут. Без всяких снарядов и пуль — наповал. Сердце хлоп — и все.

— Это, наверное, смотря какой человек, — заметила Тыяхша.

— Ты о чем?

— Если у человека толстая кожа, то ему все нипочем. Даже на войне. Ведь так?

Влад не ответил. За других говорить не хотел. Мало ли, как и что у других. Пусть за себя сами отвечают — толстокожие они там, не толстокожие. О себе-то трудно сказать что-то определенное. Спросит кто: а ты какой? — черта два ответишь. Можно сказать, какой из себя в данную секунду. И то с огромной долей условности. Соврав процентов на девяносто девять. А вообще, в целом по жизни — так и вовсе сказать ничего нельзя. Любой человек по натуре, что древнегреческий бог Протей. Все время меняет свой лик. Любая ипостась у него истинная, а единой — нету. И не было никогда. И не будет.

Поэтому ничего Влад на этот счет Тыяхше не ответил. Зато сам начал расспрашивать о том, что его мучило со страшной силой уже без малого сутки.

— Слушай, подруга, можно у тебя про одну вещь спросить?

— Спрашивай, — разрешила Тыяхша.

— Только пообещай говорить правду.

— Не буду обещать.

— Почему?

Девушка многозначительно повела плечом:

— Мало ли. Кто знает, что у тебя на уме? Обещание — не та вещь, которой можно разбрасываться.

— Ладно, — отступил Влад. — Пусть так. Все равно пойму, врешь или нет.

— Не пыхти, землянин. Говори, чем озаботился?