Последний рубеж

— Это весьма похвально, Гринберг. Весьма. Формализм — основа безопасности. А то, знаете ли, бывает иной раз, что… — Старик осекся. — Разные случаи, в общем, бывают. — И внезапно предложил, будто в награду за надлежащее исполнение инструкций: — Послушайте, Гринберг, а вы не хотели бы меня увидеть? А? Хотите увидеть, каков я на самом деле? Я могу устроить. Хотите? Прямо сейчас. А, Гринберг?

— Сейчас?!

Вице-президент Всемирной Сырьевой Корпорации невольно вздрогнул, отчего секундой позже смутился и густо покраснел. Старик, радуясь своей шутке, беззлобно засмеялся:

— Ладно, Гринберг, не пугайтесь. Я пошутил.

— Господин Верховный Комиссар, я…

— Оставьте, Гринберг, говорю же, пошутил. — Старик метнул быстрый взгляд на экран. — А вот интересно, Гринберг, каким вы меня представляете? Мое изображение на ваш экран не выводится. Голос преднамеренно искажен. Фото моих в глобальной сети вы никогда не видели — не могли видеть, их там не размещают. Их вообще нигде не публикуют, потому что их нет в принципе. И видео — тоже, разумеется. А когда идет прямая трансляция еженедельных обращений или заседаний Комиссии, то меня… Сами знаете. Короче говоря, никогда вы меня не видели и истинного моего голоса никогда не слышали. Но ведь вы меня, Гринберг, каким-то рисуете в своем воображении? Ведь так? Интересно — каким? Черной старухой с отвислыми сиськами?

— Ну… Я… Понимаете, господин Верх…

— Ладно, не мучайтесь, Гринберг, это я так… Шутки ради.

— Да я…

— Прекратите, говорю. Забудьте.

Вице-президент так и замер с открытым ртом. Старик же, будто вспомнив что-то очень забавное, улыбнулся и, продолжая улыбаться, спросил:

— А знаете, Гринберг, каким меня видят шрохты?

— Шрохты?! — удивился тот.

— Да-да, шрохты. Забавный народец с планеты Прамадш. Есть такая в Приграничье, входит в Лигу Созревающих. Нами используется как исправительная колония.

Гринберг кивнул, подтверждая, что слышал о такой, и Старик продолжил:

— Юго-восточный континент этой нетронутой техническим прогрессом планеты заселяют многочисленные племена, входящие в группу шрохтов. Они откуда-то знают обо мне, по-видимому, от заключенных, считают богом и называют Арчионом.

— Интересно, — соврал Гринберг.

— Я тоже нахожу это весьма интересным и даже поучительным, — сказал Старик. — Так вот. Они считают, что Арчион, то есть я, — это рассерженное восьмирукое божество из сонма огненных божеств. Эдакий хранитель истинной веры, пугающий и безжалостный. По легенде, на моем челе красуется венец из тринадцати черепов, на груди висит ожерелье из отрубленных голов, в одной руке я держу скипетр из берцовой кости Непрошеного Гостя, в другой — чашу из черепа царя царей. Одолевая скверных духов, я ем их мясо и пью их кровь. А еще, по мнению шрохтов, я не способен достичь личного блаженства и обречен на вечную войну с теми, кто мешает распространению истинной веры и чинит зло сынам Земли. Каково? Впечатляет?

— Ну что взять с малых сих, господин Верховный Комиссар, — осторожно прокомментировал услышанное Гринберг.

— А мне кажется, удачный портрет, — продолжая веселиться, заметил Старик.

— Хм…

— Вы так не считаете?

— Вам виднее, господин Верховный Комиссар.

— Да, верно. Мне виднее. Высоко сижу, далеко гляжу… Кстати, почему вы ничего не говорите о пропавшем раймондии?

— О рай… — Гринберг растерянно покрутил головой и нервным движением ослабил галстук. Вопрос явно застал его врасплох.

«Удар ниже пояса», — усмехнулся Харднетт.

— Вы уже в курсе? — ответил Гринберг вопросом на вопрос.

— Уже, — подтвердил Старик и пояснил: — Должность у меня такая — всегда быть в курсе всего.

— Мы, господин Верховный Комиссар, полагаем, что данный инцидент не выходит за рамки корпоративных интересов.

— Меня не интересует, что вы там полагаете, Гринберг! На чужой планете пропали двое землян, скоро уже сутки, как вы не можете найти их своими силами и при этом не соизволите проинформировать Секретариат Комиссии. Это как понимать? Как простую безалаберность? Или как… саботаж?

Старик говорил негромко, но со зловещим придыханием. Гринберг, словно рыба в руках рыбака, беззвучно хватал ртом воздух. Он не знал, что сказать.

А Харднетт в это время наблюдал, как в лесу потемнело, потом стало еще темнее, и еще — так, мало-помалу, гаснет свет в театральном зале перед началом спектакля. В какой-то миг лес вовсе погрузился в кромешную мглу. Лишь изредка его озаряли вспышки бледно-голубого света, и тогда проявлялись черные силуэты деревьев. Эти корявые, многорукие тени выглядели жутковато.

Гринберг, уличенный в попытке сокрытия важной информации, так и не смог ничего ответить, а Старик наседал:

— Вы что, действительно не понимаете, что два чрезвычайных происшествия подряд и на одной планете — это не случайность? А? Или у вас есть на этот счет своя точка зрения? Могу заверить вас, Гринберг, какой бы она ни была, она ошибочна. — Произнеся это, Старик некоторое время молчал, что-то обдумывая, а потом предложил: — Послушайте, Гринберг, может быть, вам стоит пройти курс реабилитации в Отделе коррекции точки зрения? Как считаете?