Последний рубеж

– Пошел к черту! – отзывается стрелявший – и обстановка вокруг рядового Кожевникова в который раз меняется. Уютные стены снова исчезают, уступая место опасной, идеально простреливаемой улице. Седой бежит куда-то без оглядки, размахивая покрытыми подсохшей кровью руками в такт быстрым шагам. Забрызганная багровыми пятнами рация, торчащая из кармана разгрузки, пестрит целой плеядой напичканных матом сообщений. Сталкер не может разобрать, о чем говорят его товарищи, на бегу выхватывая только короткие, лишенные всякого смысла отрывки. Он сворачивает за угол, проносясь мимо пары двухэтажек, и забегает в оказавшееся по левую руку здание. Внутри, на первом же этаже, его встречает эдакая пародия на пулеметный расчет: один рубежник лупит очередями из высунутого дулом на улицу ПКМ-а, второй наблюдает за результатом в бинокль, периодически корректируя стрелка.

– Левее! Левее! – кричит наводчик. – Он щас свалит оттудова нахрен!

– Пустой! – кричит пулеметчик, когда его орудие с низким, урчащим звуком замолкает.

– Что встал, прикрывай давай! – бросается на Седого его напарник, метнувшись к рассыпанной на полу пулеметной ленте. Заняв окно неподалеку от расчета, сталкер пытается высмотреть противника. Его глаз улавливает быструю, рыжеватую вспышку, промелькнувшую в хилом свете Луны.

«Двадцать два!»

Калашников трижды стучит Кожевникову в плечо. Слева матерятся заряжающие пулемет рубежники – лента выскальзывает из мокрых, трясущихся пальцев наводчика и с глухим стуком падает на пол.

– Седой! – зовет сталкера слабый, надорванный голос Рвача. Охотник за артефактами рывком уходит вправо, прислоняясь рюкзаком к надежному кирпичу, и…

И снова оказывается на улице. Все вокруг мимолетно наливается зелеными красками, испещренными рябыми точками шума. Давящая на мозг какофония из слившихся воедино залпов оружия начинает понемногу стихать. Кажется, бой за Заводище плавно подходит к концу. Или это просто начало короткой передышки?

Десятикратно усиленный старым ПНВ свет от налобного фонаря слепит Кожевникова.

– Рвач, твою налево, убери свой гребаный фонарь! – просит скиталец, зажмурившись и опустив голову.

Тот спотыкается и налетает здоровым плечом на стену, неуклюже сползая вниз.

– Сейчас, – тихо говорит бродяга с разорванным ухом. – Мне… Мне просто надо немного отдохнуть.

Где-то неподалеку звучит глухой выстрел. Пуля откалывает кусок кирпича с угла здания, за которым прячется Седой. Присев на одно колено, сталкер дает ответный залп.

«Двадцать два! Двадцать два!»

Темная фигура метрах в тридцати спотыкается на бегу и падает, словно срубленное дерево. Неужели попал?

– Седой! – хрипло зовет Рвач, дергая брата по оружию за локоть. Кожевников падает на бок и заторможенным, кривым перекатом уходит за укрытие. Он видит своего товарища с поврежденным ухом лежащим в траве и сипло хватающим воздух широко открытым ртом. Налобный фонарь лежит рядом, устремив луч света в затянутое свинцовыми тучами небо, на котором кривым полумесяцем висит луна. Оружия у раненого не видно, как не видно у него и рюкзака. С третьей попытки Рвачу удается перевернуться на левый, здоровый бок, и Седой видит мокрое пятно на его животе, медленно, но уверенно расширяющее рваные границы. Встав на ноги, Кожевников наводит на недавнего собутыльника автомат. Его уже все равно не удастся спасти. Помочь могут разве что артефакты, но у Рвача нет при себе ранца, а значит, нет и артефактов. Нет шансов сохранить свою жизнь.

– Стой, не… – умоляет раненый, но Седой отказывается слушать. Звучит выстрел – и голова сталкера с разорванным ухом рывком отклоняется назад, хрустя шеей. Присев над трупом товарища по клану, Кожевников забирает рацию из еще теплых, покрытых запекшейся кровью пальцев. Неподалеку стрекочет пулемет, и скиталец Зоны понимает: бой еще не окончен. Это была просто небольшая передышка…

Короткое мгновение – и Седой снова переносится к пулеметному расчету.

– Есть! Есть, сука, на! – восклицает наводчик, хватаясь за бинокль. Пулемет снова оживает, поливая людей Упыря смертоносными брызгами свинца. Снявшись с позиции, Седой бежит на второй этаж.

– Где Рвач?! – звучит требовательный голос сержанта Желибы, подстерегшего сталкера в коридоре. Яркий свет фонаря, прикрученного изолентой к стволу «калаша», режет едва привыкшие к темноте глаза скитальца.

– Че?! – морщась, переспрашивает Кожевников, прикрываясь рукой.

– Где Рвач, мать твою?! – кричит старший прямо на ухо своему подчиненному. – Отвечай, гондурила гребаный! Вас должно быть двое! Где этот ушлепок, где?!

– Да сдох Рвач! – огрызается Седой. – Знаешь, все! Нету его! Кончился!

– Сукин сын! – восклицает Желиба. – Да как так-то?! Терь же на меня все это дерьмо повесят, собаки!

Он говорит что-то еще, но гораздо тише, и его слова тонут в длинном, раскатистом звуке работающего внизу ПКМ. Рация сержанта натужно скрипит, передавая новый приказ лейтенанта Колесника, но ни рубежник, ни сталкер не могут ничего разобрать.

– Тащ лейтенант, повторите! – просит Желиба и подносит устройство связи к уху. – Ни хрена не слышно!