Последний секрет

Она жестом велит больному удалиться, что тот и делает со сконфуженным видом. Старуха поворачивается к Лукреции и Исидору:

– Вы не из наших. Кто вы такие, что здесь делаете?

Они не сразу соображают, что их одурачили.

– Мы журналисты, – бормочет наконец Лукреция.

Женщина выходит из себя:

– Что?! Журналисты?! Только вас здесь не хватало! Не иначе это Умберто вас приволок! Он дождется! Еще раз впустит сюда чужаков – получит расчет!

– Можно задать один вопрос?

– Очень жаль, но у нас нет времени. Это больница. Не мешайте работать.

Она торопливо уходит, и санитар провожает их к пристани.

В этот момент Исидор говорит себе, что лучше никогда не сходить с ума, но если все-таки не повезет, то хорошо бы попасть в руки такому врачу, как Финчер.

26

Доктор Финчер регулярно наведывался к Жан-Луи Мартену, но у него хватало и других больных.

Сначала главной поддержкой для Жан-Луи Мартена были родные. Бертран Мулино и другие коллеги сменяли друг друга у его изголовья, развлекая товарища беседой. Пес Лукулл не отходил от его койки – хотел, наверное, защитить в случае внезапного нападения.

Коллеги знали, что он их видит и слышит. Сам Мартен поддерживал беседу: веко, опущенное один раз, означало «да», веко, опущенное дважды, – «нет».

Жена Изабелль рассказала, что написала заявление в полицию: пусть найдут сбившего его лихача.

– Женщина, вышедшая в тот момент на балкон, запомнила и передала полиции номер машины.

Глаз Жан-Луи вспыхнул.

– Увы, оказалось, что автомобиль был взят напрокат на вымышленное имя.

А потом визиты друзей стали реже.

Жан-Луи Мартен заставлял себя верить во все объяснения, которые слышал. Первым, кто дал откровенно понять, что утратил к нему интерес, был Лукулл. Он мог не оправдываться, достаточно было перестать лизать хозяйскую руку и начать отворачиваться, больше не опознавая неподвижную массу под одеялом, которую все еще выдавали за его хозяина. Хозяин, который не кормит, не бросает палку, чтобы он ее принес, не гладящий свою собаку? Пес не видел больше проку в ревностной службе такому «хозяину».

Потом от вахты отказались коллеги по работе. По сбивчивым речам друга Бертрана Жан-Луи Мартен понял, что на его место в банке взяли другого сотрудника.

У самого Бертрана тоже опустились руки.

Дольше всех держалась семья. Дочери говорили о возвращении домой, о выздоровлении, о возможности перевода в специальную больницу. А потом Изабелль вдруг удивилась:

– Тебя перевели в другую палату?!

Он уронил веко. Финчер переселил его в более просторное помещение, чтобы он мог спокойнее общаться с родными.

– В этой палате нет окна! – возмутилась младшая дочь Сюзанн.

– Ему-то что! Ему от этого ни жарко ни холодно, – усмехнулась старшая.

– Не смей так говорить! – И возмущенная мать с размаху отвесила девчонке пощечину.

Жан-Луи Мартен дважды уронил веко.

Нет, не ссорьтесь.

Но жена уже исчезла, уведя детей, чтобы избавить его от зрелища их склоки.

27

На обратном пути море спокойно.

Умберто насуплен и враждебен, он не желает разговаривать и часто сплевывает за борт – можно подумать, что он еле сдерживается, чтобы не плюнуть прямо в них.

Как видно, больничное начальство не теряло времени и устроило ему изрядную выволочку.

– Вообще-то нам повезло, что нас просто выставили, – говорит Исидор. – В 1971 году в Лос-Анджелесе все было гораздо хуже. Десять журналистов решили попасть в психиатрическую больницу, чтобы посмотреть на происходящее там изнутри. Каждый отправился к своему семейному врачу с жалобой, что слышит голоса. Всех положили в психушки, где по симптомам у них определили шизофрению. Журналисты тщательно фиксировали все происходившее вокруг них, но, когда они решили, что расследование завершено, некоторых не выпустили. Им пришлось обращаться к адвокатам, потому что врачей, готовых признать их душевное здоровье, не находилось. На особенности поведения новеньких обращали внимание только другие больные…

Лукреция не против, чтобы ветер трепал ее рыжие волосы, и глубоко дышит, чтобы в этот раз избежать укачивания.

– Врачебная корпорация была, должно быть, оскорблена тем, что попала в ловушку к журналистам. С того момента, как те поступили в лечебные заведения с диагнозом «шизофрения», все, что они делали, воспринималось как типично шизофреническое.

Впереди простирается Лазурный Берег с его роскошными виллами.

– Я тоже слышала о чем-то подобном, уже в Париже, – подхватывает Лукреция, тоже желая показать осведомленность. – С ведома школьной администрации социологи наугад раздали ученикам целого класса хорошие и плохие характеристики по итогам года в его начале. Преподаватели ничего не знали. Получившие хорошие характеристики закончили очередной учебный год с хорошими оценками, плохие – с плохими.

– Полагаете, нас лепят окружающие? – спрашивает Исидор.

В этот момент начинает вибрировать сотовый Лукреции. Она слушает, потом объясняет:

– Это профессор Жиордано. Он что-то нашел. Оставил сообщение, что ждет меня в морге.

– Одну вас или нас обоих? – удивляется Исидор Каценберг.

– Он вызвал только меня.

Исидор настороженно щурится:

– Я с вами.