– Я хочу пойти одна.
– Не понимаю вашего настроения, Лукреция.
Капитан вертит фуражку с золотым кантом, насмешливо на них поглядывая. Он вспомнил, почему решил остаться холостяком.
– Учтите, мне это совершенно не нравится, – шипит Исидор.
– Ваше дело.
– Вот как?
– Да, так.
Искрящиеся изумрудные глаза заглядывают в карие, хозяин которых надеется, что в них ничего нельзя прочесть.
После прохладного прощания с моряком журналисты подходят к мотоциклу с коляской. Исидор намерен смолчать, но это выше его сил.
– Я серьезно считаю, что лучше действовать вместе. При каких-то неприятностях…
– Я большая девочка и могу за себя постоять. Кажется, я уже это доказала.
– Тем не менее я настаиваю.
Она быстро надевает шлем и красный плащ.
– Отель рядом, вы вполне дойдете до него пешком! – бросает она.
Лукреция поднимает авиаторские очки, извлекает из мотоцикла рык, потом тянет Исидора к себе и целует в лоб. Взяв его за подбородок, она говорит:
– Пусть между нами все будет ясно, дорогой коллега. Я не ваша ученица, не дочь, я не ловлю каждое ваше слово. Я делаю что хочу. Сама.
Он выдерживает ее взгляд и отвечает:
– Мы начали это расследование вместе, по моему предложению. Поверьте, нам лучше и дальше не расставаться.
Она опускает очки и ныряет в вечерний трафик, бросив своего спутника в порту одного.
Одиночество нарастало постепенно, но непоправимо.
Дочери заглядывали все реже, уже не заботясь о предлогах.
Только Изабелль еще навещала его. Она неустанно твердила мантру: «У меня впечатление, что тебе немного лучше» и «Я уверена, ты поправишься». Возможно, она пыталась убедить в этом саму себя. Но и жена с течением временем переходила ко все менее убедительным отговоркам, а потом и вовсе перестала приходить. Мигающий глаз и слюнявый рот – не очень вдохновляющее зрелище.
Впервые Жан-Луи Мартен провел целый день в полном одиночестве. Он говорил себе, что на свете нет такого несчастного человека, как он. Даже участь бродяги, заключенного, приговоренного к казни, завиднее, чем его. Те, по крайней мере, знают, что их мучения конечны. А он – существо, обреченное на жизнь. Он знал, что бесконечно будет прозябать в неподвижности, как растение. Даже хуже: растение хотя бы растет. Он же был подобен механизму. Предположим, утюгу. В него поступала методом вливаний энергия, у него наблюдался пульс, но в чем разница между плотью и механикой, поддерживавшей в этой плоти жизнь? Он был первым человеком, превратившимся в механизм при сохранившейся способности мыслить.
В тот вечер он был уверен, что с ним случилось худшее.
Но он ошибался.
Лукреция Немрод едва не сбивает пешехода. Для ускорения она сворачивает на тротуар. Под переднее колесо «Гуцци» попадает бутылочный осколок, и оно издает бутылочный выдох.
– Черт!..
Она с трудом вынимает из держателя за коляской запасное колесо. Начинается дождь. Молодые люди наперебой предлагают помощь, но нарываются на яростное «нет».
Запасное колесо тоже пробито.
Журналистка в сердцах пинает железного скакуна.
Дождь припускает еще сильнее. Корабли в море треплет буря.
Она находит в коляске аэрозольный баллон и прикрепляет его штекер к клапану.
Она проверяет давление. Мало! Снова давит на баллон.
Рядом тормозит грузовик, водитель предлагает помощь. Считаные секунды – и он спасается бегством, осыпаемый ругательствами. Дождь превращается в холодный ливень, опускаются сумерки.
Наконец-то мотоцикл может ехать дальше. Лукреции нипочем дождь, она упорно пришпоривает своего коня, но теперь барахлит стартер.
Она проявляет упорство и добивается от мотоцикла сначала недовольного урчания, а потом бодрого рева.