— Ну, что ты? Просто для меня веселье дело непривычное. Вот уж сколько времени живу без праздников. Только на Новый год ставлю елку для дочки, чтоб было чем вспомнить детство. Ведь она еще ребенок.
— Марина! Тебе себя за шиворот нужно выдергивать из ситуации. Жизнь идет своим чередом. Пока ты молода и хороша собой, не хорони себя заживо. У каждого из нас свой срок на этой земле отмерен. Не укорачивай его своими руками. Ведь эти годы ты не вернешь, а вот сожаление останется.
— Ты так думаешь?
— Даже уверен.
— Колян, Маринка! Давайте выпьем за нашего Вовку Данилова! Пожелаем ему полные карманы денег, здоровья за пазуху сколько влезет, удач во все пригоршни. И всего, чего себе пожелает! Чтоб жил долго и счастливо! Пусть никогда и нигде не скучает. Дай Бог ему много друзей и ни единого врага! Чтоб всякий день жизни был прожит радостно!
Всем понравился тост, выпили дружно. Потом разговорились. Пили, пели, танцевали. Коля забыл о даче. Он тоже танцевал и пел. Даже с Маринкой что-то отплясывал. С рыжей кассиршей танцевал. Пел вместе со всеми полузабытые песни. И вдруг кто-то поставил старую кассету. Она долго капризничала, заедало пленку, долго никто не мог разобрать ни слов, ни музыки. Уже хотели ее убрать, как кассета словно вздохнула и люди услышали:
— Это обо мне, — горестно подумал Николай, и словно не было веселья. Тяжело стало на душе.
— Эй! Кто у нас тамада? Убери эту хренатень с воем! Поставь музыку, чтоб пятки сами вскочили на уши, — потребовал Данилов. И тут же кто-то спешно заменил кассету.
— Извините! Накладка получилась. Непредвиденная, старая кассета попалась, — извинялся кто-то. Но его не слушали. Гремела другая музыка. Люди танцевали. И только Николай сидел понуро за столом, один, и думал:
— А может Валька права, что и я вот так же взвою под финиш про одиночество свое…
— Коля, а ты чего скучаешь? — тронула за плечо Марина и попросила:
— Подвезешь меня домой? А то уж поздно. Мать будет волноваться. Дочка тоже не уснет, пока я не приеду.
— Хорошо! Подброшу, — согласился человек.
Они вышли тихо, незамеченными никем. Все оставшиеся веселились. А эти двое, сев в машину, не спеша ехали по засыпающим улицам города. Гасли огни в окнах домов. На улицах пусто. Лишь редкие прохожие, промелькнув в свете фонарей, спешили свернуть в свои подъезды.
В салоне машины темно и тихо. Николай оглянулся на Марину, та тронула за локоть, чтоб привлечь к себе внимание человека и спросила тихо, еле слышно:
— Коля, а у тебя есть подруга?
— Ты о женщине?
— Конечно. О ком еще?
— Друзья есть. А вот с подругой полная непруха. Не получается. Кто нравится мне, тому я не нужен. Кто ко мне прибивается, тех сам не хочу. Короче, полная неразбериха. А и годы уж ни те. Живу среди людей как Робинзон. Мне кроме дочек никто не нужен, и я всем чужой.
— А я? — глянула растерянно.
— Что ты? Где ты, кто я? Как разные планеты.
— Коля! Я думала, выделяешь меня изо всех.
— Маринка! Ну, что из того, если ты и впрямь давно мне нравишься. Вон какие за тобой увиваются, кружат
вокруг. Мне до них не достать. Я знаю свое место, потому не навязываюсь и стараюсь меньше попадаться на глаза. Раньше это тяжелее давалось. Теперь держу себя в руках спокойно.
— Коль, а зачем себя принуждать, приказывать?
— Как так? Обижать тебя не хочу!
— Чем? — рассмеялась Маринка тихо.
— Назойливостью!
— Коля, а ты хоть знаешь, что это такое?
— Как все! Я ведь не из пробирки на свет появился.
— Ловлю на слове! — улыбнулась загадочно и сказала:
— Все, мы приехали! Спасибо! — хотела выйти, но человек придержал руку женщины:
— Я провожу в подъезд…
— Коля, там меня не только люди, каждая кошка знает.
— Тогда давай немного прокатимся за город?
— Сейчас поздно. Но в воскресенье можем созвониться, — сверкнула улыбкой обещающе.
Марина быстро вошла в подъезд. Уходя, она поцеловала Кольку в губы. Этого он не ожидал.
— Ну и дела! Кажется, становлюсь ловеласом. Одна на даче ждет, с другой уже забил стрелку, а тут еще Валька уговаривает помириться. Нет, с нею, конечно, ничего не состоится. А вот с Маринкой наверняка! Вот только куда девать Линду? Хотя не останется же она у меня на ночь. Это было бы слишком! — поднялся к себе на этаж, и, выйдя в прихожую, глянул в зеркало, громко рассмеялся: