Последний штурм — Севастополь

Однако находившуюся в состоянии боевого возбуждения русскую пехоту не так просто было остановить. Общее настроение солдатской массы овладело самим Мирским, очень эмоционально описавшим свое состояние в этот момент: «Батальоны наши, сохраняя шаг и равнение, продолжали двигаться вперед. Я оглянулся на своих людей, — они наступали мне на пятки, все глаза встретились с моими, в них блистал огонь отваги и геройского воодушевления, — это была поистине живая стена, сверкающая штыками. Казалось, нет силы и преграды, которых мы бы не могли преодолеть, — и действительно, колонну русских войск, хорошо настроенную, можно остановить только ее истреблением».^{339}

Но сильнейший огонь французов оказался отрезвляющим. Первыми почувствовали это на себе стрелки. Они прекратили движение и залегли: «…впереди нас лежали какие-то разбросанные люди, — это были солдаты нашей передовой цепи. Я попытался мимоходом двинуть их вперед, — они мне отвечали как-то нерешительно: “Мы раненые” и остались на месте».^{340}

Сказывался менталитет русского солдата. С переходом к тактике стрелковых цепей бойцу приходилось действовать в значительной мере изолированно от товарищей и что самое непривычное — от командиров, всегда ранее находившихся рядом. В первый этап переходного периода, пришедшийся как раз на севастопольскую кампанию, сказывалась имевшая место малая инициативность русского пехотинца, приученного все и всегда делать по команде. Приученная к парадным перестроениям русская пехота не могла быстро перестроиться для новых принципов тактики боя: «…сомкнутые части, даже ротные колонны, невозможны без громадных потерь; в рассыпном строю войска ускользают из рук начальников, и потому чем больше будут развиты и подготовлены нижние чины, тем с большею надеждою на успех будут они в состоянии преодолевать трудности боя. Что сколочено для наружного вида, то никогда не имело значения, теперь же в особенности; все это разлетится при первом хорошем огне».^{341}

Остановила движение первая линия полка — 4-й батальон. Очевидно, одним из первых выстрелов командир батальона был убит, а оставшиеся без общего управления роты даже не помышляли о продолжении движения вперед. Порядок был потерян. Святополк-Мирский говорит, что они не перешли линии артиллерийских батарей. Остальные батальоны, продвигаясь к реке, оставили позади и их, и стрелковую цепь.

Предмостное укрепление было взято без какого-либо существенного сопротивления, с расстояния 100–200 шагов Одесский полк ускорил движение и батальон князя Мирского ворвался в него: «Мною овладело необыкновенное воодушевление, по всем жилам пробежала искра, — сердце рвалось из груди, и как будто поднимало меня от земли, — я бросился с криком “ура” вперед, — наткнулся на рогатку, с помощью барабанного старосты отбросил ее в сторону и вскочил в редут. Батальон не отставал».^{342}

Еще одно отличие Чернореченского от других сражений Крымской войны: если при Альме во время боев русские командиры, вплоть до батальонных, гордо красовались верхом, то к августу 1855 г. стрелки противника вынудили их в бою находиться пешими. Бессмысленное гарцевание перед строем в значительной мере уменьшало шансы офицеров выйти из боя невредимыми. Да и условия местности в этот день более подходили нахождению в пешем строю.

Бой у моста был коротким. Частью переколов, частью пленив не успевших оставить позицию французских солдат, одесцы не задерживаясь рванулись к реке. Французы не дрались и не собирались насмерть драться, отстаивая укрепление. Это в их планы не входило: «…неприятельские колонны бросились на мост, подобно горным лавинам. При помощи лестниц и переносных мостков они перешли Черную под защитой огня своей артиллерии и прикрытием густого утреннего тумана. Защищать этот рубеж, атакуемый по всему протяжению берега, было невозможно. Обороняющиеся свернулись и в хорошем порядке отошли, чтобы затем атаковать с более выгодной позиции».^{343}

Понимая, что удержать противника не сможет, генерал Фальи дал команду на отступление, которое прикрыла огнем артиллерия. Базанкур недаром восхищается Фальи, для которого день сражения на Черной речке стал «блестящей страницей всей его службы».^{344}

Французские артиллеристы, прикрывавшие свою пехоту, не имели права сниматься с позиций пока не обеспечат её отход, пусть даже ценой собственных жизней. Затем, сделав последний картечный выстрел в подходившую линию противника, им оставалось одно — бросить орудия и спасать себя бегством. В этом случае линейная пехота и стрелки благополучно сохраняли личный состав и построение, а русская пехота, наоборот, теряла и людей, и строй и, естественно, управление.

Наступление продолжалось. Тотлебен: «Овладев предмостным укреплением и перейдя р. Черную частью по мосту, частью же вброд, глубиною до плеч, войска 12-й дивизии быстро продолжали преследование неприятеля, пользуясь при этом отчасти переносными мостиками, накинутыми через водопровод.