— Если говорить по правде, я и сам не до конца понимаю, о чем я думал. В самом начале… после аварии я понял, что натворил. Ты должна была заразиться, у тебя должны были начаться симптомы превращения, и если б меня не было рядом, ты могла убить всех своих близких и соседей. Я не хотел этих смертей… я не хотел и твоего заражения. Не представляешь, как мне было жаль, когда я почувствовал связь, какая возникает после того, как в человека проникает яд вампира! Ты хотела помочь мне на дороге, а я фактически убил тебя, лишь на секунду потеряв контроль над собой. Это было ужасно, мне хотелось провалиться сквозь землю, но все же я знал, что не могу уйти в подполье и просто оставить тебя на свободе. Моей задачей было… — он замялся.
— Убить меня, — вздохнула Ривер. Валиант поморщился.
— Обезвредить, — поправил он.
— Ты ведь все равно не смог бы поддерживать мою жизнь достаточно долго, если б я стала «перевертышем».
При упоминании термина, которым пользуется «Харриссонский Крест», Валиант недовольно хмыкнул, однако поправлять Ривер не стал.
— Знаю. И все же я… я даже думал какое-то время не давать тебе умереть. Я знал, что затея гиблая, но все равно думал об этом. Для начала мне нужно было тебя забрать. Когда я пришел в дом Криса Келлера, первые симптомы превращения уже должны были проявиться. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что их нет! Не могу сказать, что сразу сориентировался в происходящем. Более-менее связная мысль пришла мне уже после того, как пришлось спешно покидать дом Келлеров. Тебя тогда уже забрал Харриссон, и я понял, что должен разобраться, почему не началось превращение.
— Джеймс говорил, что среди вас ходило поверье, что иногда можно обратить человека в полноценного вампира, не в «перевертыша».
— Да. О нем рассказывал мне еще мой отец. Он пытался отыскать истоки этого поверья в Малайзии и в Эквадоре. Между прочим, первые упоминания о вампирах пришли именно оттуда, а не из Трансильвании, как все думают.
— Да, Джеймс говорил мне, — кивнула Ривер. — Оттуда же пошли и первые упоминания о пигментной ксеродерме, — Валиант изумленно посмотрел на нее, и девушка продолжила. — Мой отец врач, он рассказывал мне об этом заболевании. Она заключается…
— В непереносимости ультрафиолета, знаю. Я знаю, что вампиризм является устойчивой мутацией, которая заключается в дальнейшей модификации этой болезни внутри организма. Болезнь действительно редкая. Почему твой отец упоминал о ней? Он ведь хирург, это не его специфика.
Ривер прищурилась.
— Ты разузнавал про моего отца?
— Доктор Дженкинс упомянула об этом, когда я пришел в больницу к Крису. Так… твой отец изучал специфику этой болезни?
Ривер пожала плечами.
— Он говорил, что кто-то из родственников по его линии был ею болен. Но на следующих поколениях это не отразилось… по крайней мере, пока. Но это было возможно, потому что…
— Спящий мутировавший ген, — задумчиво произнес Валиант. — Может, в этом и причина твоей невосприимчивости к яду? Возможно, поэтому наше поверье гласит, что когда количество яда в крови
Ривер округлила глаза.
— Вообще, похоже на правду… и твой отец посвятил себя поискам ответа на этот вопрос?
— Да. Но, к сожалению, его поиски не увенчались успехом. Миф так и оставался мифом… до 23 декабря 2003 года, — он покачал головой. — Когда я понял, что ты можешь оказаться тем самым человеком, которого можно обратить, я… я, наверное, просто потерял голову. Много лет я оставался последним представителем нашего вида. Мой отец всегда говорил, что любой вид имеет право на существование, и я невольно задумывался об этом, когда понимал, что вместе со мной закончится век всех вампиров на земле. Прервется виток эволюции. Отец не уставал при жизни повторять мне о важности этого самого витка. Он считал наш вид очередной ступенью в развитии человечества. По сути, он не разделял нас с людьми, считал, что мы очень похожи, — Валиант тяжело вздохнул, чуть придержав рану. — Наверное, когда я понял, что ты можешь стать вампиром, я впервые за много лет почувствовал, что могу перестать быть последним. Это отвратительно, Ривер, мои мотивы куда низменнее твоих, — он невольно поморщился. — Я почти