Последний снаряд

Ствол пушки повернули, и глухо бухнул выстрел в сторону блестевшего на горизонте заболоченного озера. При этом все солдаты орудийного расчета улыбались, как их лейтенант, завершая свою многотрудную работу так весело и радостно, как можно играть, танцевать или петь.

Когда же рассеялся дым и пар от горячего воздуха, лейтенант Шаров посмотрел на острые верхушки деревьев, как бы проследив путь снаряда. Лейтенант увидел белые облака, которые быстро бежали по голубому-голубому небу.

Так же они плыли, причудливо меняя очертания, минуту тому назад, и лес был таким же, и трава, и птицы… Но тогда была война, а теперь войны уже не было.

Солдаты артиллерийского расчета опустили ствол пушки. Замковый открыл горячий затвор и смыл черный нагар белым мыльным раствором. Затем на пушку натянули зелено-серый брезентовый чехол.

В эти мгновения такое же произошло по всей линии фронта. Солдаты разряжали винтовки, стреляя в воздух; последний раз нажал на спуск пулеметчик, а летчик-истребитель — на гашетку.

А вот и дорога домой. В крепкую, засохшую грязь вросли обрывки зелено-бурых мундиров, тряпки, сгнившие немецкие сапоги.

Батарея лейтенанта Шарова повернула теперь на восток — навстречу восходящему солнцу.

А из леса, раздвигая кусты, выходили на дорогу женщины в мужских брюках, с огромными рюкзаками на спине. Многие катили перед собой коляски с детьми. Ребенок сидел сдавленный со всех сторон узлами и пакетами. Бывало, что над его головой трепетал на ветру плакатик: «Осторожно! Ребенок!»

Лейтенант Шаров видел, как одна из матерей, вывезя коляску на дорогу, сорвала этот плакат и бросила его на землю. Как было не сделать это?! Ведь ее малыш, восседая на вещевых узлах, держал в одной руке кусок ржаного русского солдатского хлеба, а в другой — алюминиевую ложку советского солдата. Наверно, немка эта несколько дней тому назад бежала в лес, наслушавшись по фашистскому радио об ужасных краснозвездных солдатах. А возвращалась, получив из рук такого солдата хлеб и миску каши своему ребенку…

По бокам дороги голубели на лужайках подснежники. Теплое дыхание шло от проталин. Солнце пригрело землю, земля отдавала свое тепло, и озорной весенний ветер окутывал солдат, ласкал их.

Будто занавес, раздвигался лес. Валились огромные ели и нежно-зеленые кусты, а из-за них появлялись орудия, танки и солдаты — все в зеленых ветвях, словно лесовики. Ветки эти были теперь уже ненужной маскировкой. Солдаты сбрасывали их на землю и при этом смеялись, обнимались, целовались. Совсем незнакомые люди, иногда воины разных армий, люди разных национальностей. На этой дороге победителей появились плакаты с одним только словом: «Франс», «Америкен», «Грейтбритен».

Под этими плакатами шли люди, часто оборванные, худые, почерневшие от голода и лишений, но все равно веселые и радостные. Это шли освобожденные нами из плена солдаты наших союзников — французы, американцы, англичане.

Встречая батарею лейтенанта Шарова или другие части нашей Советской армии, они кричали: «Ура!», «Виват!», бросали букетики полевых цветов, объятиями и поцелуями выражая свою любовь к нашим бойцам и безмерную им благодарность.

Лейтенант Шаров слышал, как ветер доносил едва различимые звуки: умпа, умпа, умпа, умпа! Это через ровные промежутки ударял барабан. Отрывистый голос барабана слышен был издалека-далека. Но вот батарея приблизилась к нашей музыкантской команде, и теперь к звонкому буханью примкнули голосистые трубы. Тогда все люди на весенне-радостной дороге победы запели. А было людей этих великое множество: наши советские воины и пленные всех армий, которые сражались с гитлеровцами, беженцы и узники фашистских концлагерей. Пели мужчины и женщины, старики, старухи, дети. Пели все, на разных языках и наречиях, но это была одна песня — песня радости и счастья.

Не петь нельзя было. Песня летела сама, ноги сами шли, людям было легко даже с тяжелой ношей, и потому они смеялись и шутили, как маленькие дети.

Давно не было таким нарядным орудие батареи лейтенанта Шарова: чисто вымытое мыльным раствором, покрытое чехлом и затянутое ремнями.

Когда прогремел последний выстрел, бойцы расчета подобрали на земле вокруг пушки все снарядные гильзы, вложили их в ящики, вроде тех, что в магазинах сохраняют бутылки.

Все, что происходило вокруг, казалось лейтенанту Шарову необычным и очень праздничным. Но главное, все вокруг было будто не взаправдашним, а происходящим перед ним на сцене театра, на белом экране кино или, может быть, во сне. И лейтенант думал при этом: «Напишут же когда-нибудь об этом в учебниках истории. А как напишут? Будут вызывать ребят к доске: „Расскажи про последний день войны“. А как расскажут про то, что происходит сейчас, сегодня, с нами?.. Неужели они смогут забыть о том, что пережили мы, о том, какой ценой мы добыли победу и как сегодня радуемся этой победе? Нет, они не посмеют об этом забыть! Никогда!»

Кочковатой, ухабистой была дорога фронтовая. Подпрыгивали ящики с пустыми снарядными гильзами и позвякивали, как бы подыгрывая веселой музыке оркестра.