Последний снаряд

Володя смотрел по сторонам. И тут только он увидел, что его товарищи, обняв руками и ногами телеграфные столбы или деревья, примостились над его головой — выше улицы, выше огромных пушек.

И в какое-то мгновение Володе стало больно, очень больно, что нет среди этих ребят его друга Миши…

— Батарея, смир-но!

Словно электрический ток пробежал по великанам из железа и стали. Задвигались невидимые рычаги, повернулись огромные дула пушек.

Ната вздрогнула и прижалась к брату.

Бойцы стояли навытяжку возле орудий. Лейтенант подошел к Володе и, лихо подбросив руку к козырьку, отдал ему честь.

Славная гвардейская батарея лейтенанта Шарова. Она носила имена многих городов, отбитых у врагов.

Пехотинцы после боя благодарили батарею Шарова за блестящую подготовку к штурму. Летчики радировали слова признательности лейтенанту Шарову. А теперь лейтенант Шаров рапортовал Володе Ратикову:

— Батарея построилась, чтобы приветствовать Володю Ратикова, пославшего последний снаряд, которым добили проклятых фашистов. От имени моих бойцов, сержантов и офицеров, — сказал лейтенант, — спасибо тебе, Владимир Матвеевич Ратиков. Дай поцелую тебя!

Лейтенант Шаров крепко обнял Володю. А Володя смог обнять лейтенанта только одной рукой. Другую не выпускала маленькая Ната.

И потом торжественным маршем прошла батарея мимо дома, где жил Володя Ратиков. Он только что вернулся домой с Красной площади, где приветствовал воинов-победителей. А теперь эти воины приветствовали его, и выходило, что и он, Володя, — герой и победитель.

Соленый ус

После ухода детей на парад Галина Фёдоровна не заперла дверь. Когда же она услышала, как скрипнули давно не мазанные петли, крикнула из комнаты:

— Вернулся? В чем дело?

— Ага, вернулся. А никто не встречает. Во как!

В это время Галина Фёдоровна стояла, склонившись над гладильной доской, спиной к двери.

— Нет! — твердо сказала она и вдруг почувствовала, что кто-то будто ударил ее сзади по ногам неожиданно и сильно. — Нет, не может быть!..

Чтобы не упасть, она оперлась на гладильную доску и повернула голову.

Матвей Тимофеевич стоял в дверях, и Галина Фёдоровна выкрикнула:

— Ты?

Она ведь думала, что это вернулся Володя, и окликнула его.

— Я самый, — сказал Матвей Тимофеевич. Он рванулся к жене и как раз вовремя успел ее поддержать.

Потом они стояли обнявшись и молчали.

Галина Фёдоровна вдруг увидела, что в комнате стало светлее. А ведь день катился уже к вечеру, и надо бы окну потемнеть. Но ей показалось, что света прибавилось. Так ведь всегда бывает после дождя, когда небо совсем-совсем очистится и уйдут даже последние пухло-белые облака по слегка дымящемуся небу. А солнце, которое недавно еще было задернуто как бы занавесью туч, словно от радости, что его раскрыли, блестит и сверкает великолепно и ярко.

Первая сказала Галина Фёдоровна:

— Живой?

— Живой.

— Что ж было?

— Ранили. Потерял сознание.

— Ну, а потом?

Матвей Тимофеевич помолчал. Ну как было в эти радостные минуты рассказывать о том горьком, что было в первый год войны!

И он вместо ответа отделался пословицей:

— Не хвались отъездом, а хвались приездом! Во как!..

Тогда там, на мосту, когда он поджег бикфордов шнур, его оглушило и отбросило в кусты. Счастье Ратикова, что место было болотистое — торф да мох. А не то разбился бы — и костей не собрать. А так, контуженный, пролежал в кустах больше двух суток — то приходил в себя, то снова терял сознание.

Иногда ему слышался голос Володи, а то жена громко звала: «Иди к столу, Матвей. Захолодало все в тарелке. А газета твоя не остынет. Начитаешься». Потом вдруг ясно виделось лицо дочки — такой, какая она была на вокзале в день его отъезда, и раньше, совсем малышкой. В эти мгновения Матвею Тимофеевичу делалось как-то особенно легко и спокойно.

И вот в полусознании после контузии здесь, в болоте, Матвею Тимофеевичу вдруг слышалось: «Па, ты плоснулся?» — «Да, доченька».

Голос Наташи переходил в шум, совсем терялся. И все уходило в небытие.

В те страшные дни, когда смерть стояла рядом с Матвеем Тимофеевичем, фашисты навели через реку понтонные мосты и стали окружать наших.

Ратикова нашли колхозницы, когда и на этом, восточном, берегу реки были уже фашисты. Вначале не надеялись, что Матвей Тимофеевич выживет. Но ведь недаром говорится: «Ослабеет человек — слабей воды, окрепнет — крепче камня». Не скоро поправился, но выжил! Подался в лес к партизанам. А совсем поправился — снова воевал, но теперь уже в тылу у врага. Ведь не было в партизанском крае военной профессии ценнее минера-подрывника.

Так вот и провоевал Матвей Ратиков — сначала с нашими партизанами, а потом с братьями по оружию — в лесах и горах Югославии и Чехословакии.

— А письма? — спросила Галина Фёдоровна.

— Что письма?

— Почему не писал?

— Почты не было.

— Где не было?

— Там.

— Где там?

— В лесу и в горах, у партизан.

— А…

— Поняла?

— Поняла.

— Ты думаешь, я только с нашими партизанами был?

— А с какими?

— С нашими-то с нашими, но не только с русскими. В нашем отряде югославы были, чехи, ну и русские, конечно. Но друзей наших иностранных больше было. Они в тех лесистых горах всякую тропочку знали.