Последний вечер в Лондоне

На протяжении всей зимы и начала весны сорокового года Ева почти не спала, дрейфуя сквозь дни и ночи, словно призрак. Она вспоминала рассказы матери о том, как та ощущала себя мертвой в душе в тот год, который они провели в ночлежке. Ева никогда не могла понять, как человек может продолжать существовать и при этом чувствовать себя мертвым. Теперь она понимала.

Она проводила свои дни, работая в Доме Луштак, доводя до совершенства свое сценическое мастерство, исполняя роль женщины, которую ничто не тревожило. Благодаря работе она всегда была занята; казалось, что перспектива войны и новое нормирование еще не добрались до клиентов мадам Луштак. Они до сих пор покупали наряды к грядущим светским сезонам, в том числе и необходимую охотничью экипировку на осень в Шотландию. Мистер Данек лишь покачивал головой и прятал зарплату в карман. «Кушать нужно всем», – говорил он.

Ева тоже прятала свою зарплату, с каждым разом все больше и больше откладывая для матери. Она отдавала деньги Алексу взамен на его обещание, что деньги окажутся там, куда им надлежало попасть, не раскрывая при этом адреса. Это была еще одна вещь, которую он от нее утаивал, – очередная нить, привязавшая ее к нему. Еще одна вещь, от которой не существовало убежища. Она целиком и полностью была в его власти. И ей приходилась верить, что он говорит правду. Других вариантов у нее не было.

В свои выходные и по вечерам, когда Алексу не требовалась ее компания, она работала бок о бок с Прешес и Софией в Женской добровольной службе, подавая чай ночным уполномоченным и организовывая для солдат и моряков походную кухню на вокзале Паддингтон.

И ожидая. Ожидая, когда посыплются бомбы, когда бомбоубежища начнут использовать не только для учебных тревог.

Она так и не получила ни слова от Грэма: ни письма, ни даже сообщения через Софию. София всегда держала ее в курсе того, где он находился и что делал – насколько мог рассказать, – но не более того. Его назначили командиром эскадрильи, он терпимо относился к питанию и жаловался, что мерзнет, когда поднимается в воздух надолго; не могла бы София прислать ему дополнительные перчатки? Все подавалось бесстрастно, и – Ева была в этом уверена, – тщательно отбиралось Софией, чтобы успокоить и своего брата, и свою подругу.

Она жаждала услышать его голос, услышать, как он рассказывает ей даже самые скучные эпизоды из своей жизни. Она мечтала снова плавать с ним на лодочке в Риджентс-Парке, декламируя стихи, выученные для него. Ева писала по письму в день весь январь и заставляла Софию обещать, что она отошлет их ему. К февралю она прекратила, цепляясь за остатки гордости и не желая, чтобы София видела, насколько жалким стало ее положение. Но она все еще спала, сжимая в прижатом к сердцу кулаке дельфина из слоновой кости. Не потому, что надеялась на прощение за ошибки, о которых он знал и не знал, а для того, чтобы дельфин берег его. Хотя бы это она могла сделать.

Шли недели. Данию, Норвегию, и затем и Бельгию с Нидерландами Гитлер опрокинул как костяшки домино, а в Лондоне обосновались новые правительства в изгнании. Алекс стал требовать от Евы все больше времени, желая, чтобы она сопровождала его на разных мероприятиях по всему городу.

Никаких коробков больше забирать было не нужно. Вместо этого Алекс просил ее копаться в карманах пиджаков, висящих на спинках стульев, или отвлекать какого-нибудь мужчину глубоким декольте во время танца, пока то же самое делал Алекс. Она не знала имен этих мужчин, а отыскивать странные клочки бумаги и другие пустяковые предметы казалось ей бессмыслицей. Она знала, что все эти вещи должны ее волновать, что они не пустячны. Но она была слишком мертва в душе, чтобы ее все это беспокоило.

– У меня для тебя кое-что есть.

Они сидели на заднем сиденье его автомобиля после очередного бесконечного приема в «Сюиви Клаб». Несмотря на то, что из-за нормирования топлива личные автомобили оказались под запретом, для них у Алекса в распоряжении всегда имелся автомобиль с шофером. Он вынул изящную коробочку, обтянутую черным бархатом, и нетерпеливо открыл ее, когда Ева не проявила намерения сделать это. На подушечке из черного бархата лежал бриллиантовый браслет: очаровательные драгоценные камни ловили отблески случайно оказавшегося в этом темном городе света, переливаясь, словно наэлектризованная змея.

– Смотрится дорого. Настоящий?

Она хотела посердить его. Она знала, что ставить под сомнение его щедрость означало ставить под сомнение его мужское достоинство.

Он нахмурился, доставив ей огромное удовлетворение.

– Конечно, настоящий. Небольшой сувенир, чтобы отблагодарить тебя за усердный труд.

– Так вы называете мелкое воровство? Уверена, на площади Пикадилли вы можете найти щипача более умелого, который обойдется вам не дороже шиллинга.

Он сделал вид, что обдумывает это.

– Да, но щипач не будет столь очарователен. И не будет иметь такой слабости к красивым вещичкам.