Последний вечер в Лондоне

Я шагнула назад, чтобы он поставил поднос на стол. Чашки негромко звякнули.

– На случай, если твоя работа в качестве…

Я замолчала, не зная, чем заполнить паузу.

– Финансового аналитика, – с кривой усмешкой закончил он за меня.

– Если твоя работа в качестве аналитика не задастся, – продолжила я, – мне кажется, ты достаточно квалифицирован, чтобы управлять небольшой гостиницей. Правда, тебе придется научиться заправлять постель.

– Вообще-то я знаю, как это делается. И свою заправляю. Каждое утро. Привычка с пансиона, от которой я уже, наверное, не избавлюсь. Просто я не привык, чтобы меня будили на рассвете и мне приходилось выискивать время для пробежки и душа до прихода гостей на завтрак. Но приятно знать, что тебя интересуют мои постельные привычки.

Я почувствовала, как заполыхали щеки, но прежде чем смогла произнести хоть слово в свою защиту, он сказал:

– Я, кстати, принес тосты и джем. Подумал, что ты, наверное, голодная.

– Как волк, спасибо.

Я сняла куполообразную крышку и положила кусок крупно нарезанного цельнозернового хлеба себе на тарелку. Некоторое время мы были заняты тем, что густо намазывали джемом из черной смородины наши тосты и ели; затем я снова полезла в рюкзак и вынула сумочку, положив ее рядом с изрезанными фотографиями.

Я встала, глотнула кофе, запивая тосты. Мой взгляд упал на пачку рисунков на углу стола.

– А это что? – спросила я.

Он вытер пальцы салфеткой с подноса и взял стопку, чтобы убрать ее.

– Просто небольшое хобби.

– Хобби? – спросила я, положив руку ему на ладонь, чтобы рассмотреть получше. – Это ты их все нарисовал?

– Я, – признался он.

– Знаешь, у тебя хорошо получается. Выглядят так, как будто их делал профессиональный архитектор.

Он поморщился.

– Сомневаюсь, но все равно спасибо. Кстати, это бабушка убедила меня начать. Именно она купила мне первую готовальню, когда я был еще маленьким. К счастью, у меня, кажется, обнаружилась склонность к этому.

Я взяла из пачки рисунок, изображающий дом, у которого больше окон, чем стен, деревянная терраса по кругу и двускатная крыша, которая позволила бы сделать внутри высокие потолки.

– Похож на пляжный дом, – проговорила я.

– Потому что это он и есть. Кроме того, когда бабушка брала меня любоваться великими шедеврами лондонской архитектуры, она рассказывала мне о доме, который бы я для нее построил, когда стану архитектором. Это то, что я придумал.

– Он чудесный, – сказала я, представляя себе крики чаек и небо, отражающееся в широких окнах. – Это гораздо больше, чем хобби, Колин. Ты никогда не задумывался о карьере архитектора?

– Нет, если честно. Даже в детстве Джереми делал это гораздо лучше. У мамы до сих пор сохранились некоторые дома, которые он нарисовал ребенком, и они очень многообещающие – гораздо лучше того, что я рисовал в том же возрасте. Наверное, уже повзрослев, я всегда считал этот выбор карьеры его, а не моим. А так как я лучше него справлялся с математикой, то пошел другим путем.

Ему, казалось, было неуютно под моим пристальным взглядом, поэтому он повернулся и положил пачку рисунков на небольшой столик возле стула.

– Так что ты мне хотела показать ни свет ни заря?

– Несколько вещей. – Я раскрыла сумочку и выложила на стол фигурку дельфина, брошь и кружевной платок. – На платке – монограмма Грэма, поэтому, полагаю, это его. Но сумочка принадлежала Прешес и Еве, поэтому, не узнав у Прешес, невозможно определить, чье это все.

Колин взял брошь, покрутил ее в длинных пальцах.

– От Грэма?

– Опять же, могу только догадываться. Но раз он служил в ВВС, то это вроде бы логично.

Он принялся изучать дельфина, а затем увидел, как я достаю конверты.

– Их, кажется, не вскрывали. И все они адресованы Грэму. Напрашивается вопрос: то ли их ему так и не довезли, то ли он решил их не открывать.

Он встретился со мной взглядом.

– И ты их не открывала над паром?

– Конечно, нет, – сказала я, стараясь вложить в голос всю обиду, которую почувствовала, словно бы эта мысль не приходила мне на ум, и не раз. – Хватит и того, что я открыла сумочку. Если бы я вскрыла запечатанные письма, я бы хорошенько попала, пытаясь объяснить это Прешес.

– Хорошенько?

– Да, была бы просто беда. Моя мама, наверное, спустилась бы с небес и отвесила мне порцию звездюлей за чтение чужих писем.

– А, «хорошенько» – это в плохом смысле.

– В очень плохом. Маме не сильно бы понравилось, если бы ее вызвали с пушистого облачка, где она, наверное, слушает свои любимые песни из восьмидесятых, так что давай оставим в покое эти письма, пока не спросим о них у Прешес.

Уголок его рта дрогнул, словно он хотел улыбнуться.

– Хорошо. А их ты зачем принесла?

Он показал на фотографии в рамках.

Я взяла одну, а вторую передала ему. Мы вынули их из рамок и положили на стол.

– Меня что-то беспокоит, но я никак не могу понять, что именно. Я решила, что должна посмотреть на эти фотографии, чтобы понять, права ли я.

– Права по поводу чего?