Последний вечер в Лондоне

– Стало быть, если я надену тебе на глаза повязку и не стану снимать ее, пока мы не доберемся до нужного места, ты не будешь против?

На его губах играла легкая улыбка.

– Совершенно не против. Обожаю, когда сюрприз до последнего не раскрывают. Потому что как только он раскрыт, его уже нет. Это все равно что разворачивать подарки на день рождения. Мне всегда казалось, что предвкушение гораздо приятнее, чем сами подарки.

Она вспомнила периодические попытки матери сделать ей подарок на день рождения и Рождество: одежда явно с чужого плеча или всякий ненужный хлам от ее клиентов, оберточная бумага из старых газет, найденных в урнах, но при этом всегда с причудливыми бантами из обрезков ткани. Банты больше походили на затейливые изваяния из петель и завитков, и Ева очень не любила тянуть за кончик ленточки, развязывать одним простым движением руки часы сосредоточенных стараний матери. Она бы с большим удовольствием оставила бант нетронутым, а подарок нераскрытым, сохранив это воплощение красоты и надежды. Но мать всегда просила ее открыть подарок, будто намеренно уничтожая единственную вещь, отделявшую их от мрака отчаяния.

– Приму к сведению, – сказал Грэм. – Но на самом деле довольно досадно, так как я принес тебе кое-что в знак моего уважения.

– Подарок? – Она всплеснула руками, но тут же опустила их, поняв, насколько по-детски это вышло.

Он это заметил, и его улыбка стала еще шире.

– Мне очень дорог твой восторг, Ева. Мне кажется, это то, что я больше всего в тебе люблю. То, что ты относишься к каждому переживанию как к чему-то совершенно новому. Так много женщин, настолько поглощенных напускной скукой, что невозможно сказать, что они собой представляют в действительности. Но с тобой я это знаю точно. Ты не боишься показывать свои переживания. А иногда мне даже кажется, что я знаю, о чем ты думаешь.

Она хотела сказать ему, что каждое переживание и было новым для нее и что она все еще училась делать вид, что это не так. Что она лгала ему, потому что Этель Молтби недостойна Грэма Сейнт-Джона, а Ева Харлоу – вполне заслуживает его внимания.

Но солнце ярко светило и дарило тепло ее коже, и в этот момент Грэм принадлежал ей. Не Этель, не Еве, а ей. Она скажет ему правду. Скажет. Но не сейчас, когда счастье, настолько сильное, что она и не мечтала о таком, неслось по ее венам подобно скаковым лошадям, заставляя сердце неистово биться в груди.

Они остановились на углу Мэрилебон-Роуд и Парк-Сквер-Уэст напротив массивных черных железных ворот в Парк-Сквер-Гарденз. Ева улыбнулась Грэму, небольшие поля ее шляпки скрывали в тени ее глаза.

– Ну и о чем же я думаю, сэр?

Он наклонился к ней, его зеленые глаза потемнели.

– Ты думаешь, что я должен тебя поцеловать.

– И все?

Его лицо посерьезнело.

– Ты хочешь, чтобы это было все?

– Нет, – не раздумывая, ответила она. Потому что это было правдой. Потому что она наконец начала понимать ту великую страсть, что показывали на больших экранах кинотеатров. – Не хочу.

Он целовал ее прямо там, на краю тротуара, пока люди проходили мимо и делали вид, что не замечают их. Затем он взял ее за руку и повел через улицу к стоящим полукругом отштукатуренным зданиям, которыми она восхищалась каждый раз, идя мимо них домой со станции метро «Риджентс-Парк».

– Куда мы идем?

– Мне казалось, что ты не хочешь портить себе сюрприз.

– А что насчет моего подарка?

Он развел руки в стороны.

– А что, если я скажу тебе, что это и есть мой подарок? Познакомить тебя с великим архитектором Джоном Нэшем. Он был другом принца-регента и главным проектировщиком Риджентс-Парка, этих прекрасных террас и еще восьми вилл. Летний дворец, задуманный для принца, так и не был достроен, но то, что построено, – идеально, по моему скромному убеждению.

– По твоему скромному убеждению? Такое существует?

Ева смеялась, наслаждаясь его мальчишечьим восторгом и открытой радостью от того, что он делится с ней своей страстью к архитектуре.

Он притворился обиженным.

– Да, моя дорогая. Я известен тем, что время от времени имею скромное убеждение по какому-нибудь вопросу. – Он поднял глаза на открытую галерею на колоннах с изогнутыми в бараний рог капителями. – Этот цвет называется «королевский кремовый», и его нельзя менять, даже тем, кто здесь проживает.

Ева задрала голову, чтобы полюбоваться зданием, а потом снова повернулась к Грэму.

– А вот это – то, что я больше всего люблю в тебе – то, как ты подмечаешь все мелочи. Большинство людей проходят мимо этого кусочка истории каждый день и никогда его не замечают. Но ты видишь все.

– Да, – проговорил он, и его улыбка чуть поблекла. – Вижу.

Они смотрели друг на друга, не обращая внимания на неспешно прогуливающихся людей вокруг.

– Спасибо, – сказала Ева.

– За что?

– За мой подарок. Он очарователен. Я теперь не смогу пройти мимо этих террас без того, чтобы не подумать о Джоне Нэше и тебе.

– Пожалуйста. Хотя на самом деле это не твой подарок. У меня есть еще кое-что. Он не завернут, так что никакого предвкушения не будет. Так что ты точно не разочаруешься.

Он шутливо вздернул брови, но глаза оставались серьезными.