Последний вечер в Монреале

– Кто это? – Он был в возрасте ломки голоса, который звучал с перепадами в две октавы.

– Саймон, – сказала она наконец. – C’est Lilia[9].

– Где ты? – прошептал он.

– В разъездах, – сказала она.

– Лилия, – зашептал он. – Лилия, не останавливайся. Не возвращайся домой.

Отец выходил из номера, залитый светом, впопыхах поспешая по террасе второго этажа, набросив куртки на плечо, неся в каждой руке по чемодану.

– Не останавливайся, – шептал брат. – Держись подальше, даже если придется туго, где бы ты ни была…

Отец скрылся в подъезде почти бегом, и в этот момент она поняла, что тоже может бежать. Она вышла из оцепенения, бросила трубку болтаться на шнуре и понеслась через парковку, до того как отец выбежал из лестничного проема. В те дни они колесили по Аризоне в красном кабриолете. Она перелезла через дверцу и свернулась калачиком на пассажирском кресле, переводя дыхание, за мгновение до того, как отец вынырнул из подъезда и чемоданы улеглись на заднее сиденье. Спустя секунду отец был рядом с ней; он дал задний ход и выехал с парковки. Машина, рыская, выскочила на шоссе, и Лилия смотрела на огни фонарей, проплывающие мимо в иссиня-черном небе.

Он долго отмалчивался, нервно выстукивая на руле ритмы вальса. Другая рука покоилась на плече Лилии, внушая уверенность.

– Ты посмотрела передачу и направилась прямиком к машине, – сказал он. – Это хорошо. Я горжусь тобой. Ты поступила правильно.

– Я не могу ее вспомнить.

– Ну, ты была маленькая.

– Я помню номер своего телефона, – сказала она.

– Номер твоего телефона? Неужели?

– Я помню номер своего телефона с семилетнего возраста, а ее не помню.

– Память – странная штука.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Он выдержал паузу.

– Пожалуйста.

– Ты встречаешь в баре молодую красивую разведенную женщину, – сказал он наконец. – Ей двадцать шесть, у нее двухлетний сынишка, она прекрасна, полна жизни, ей захотелось провести медовый месяц в Африке, а потом вдруг затмение, и ты под покровом ночи увозишь своего ребенка. Она – в прошлом, детка. Ты же не хочешь жить в прошлом, а мне не хочется об этом говорить.

– Что у нее за акцент?

– Что?

– Моя мама, – сказала она, – во время интервью говорила с акцентом.

– Она родом из Квебека, – сказал он после долгого молчания. – Удивляюсь, как ты уловила. Ее английский безупречен.

– Какой язык был у меня первым?

– Что?

– Английский или французский?

– Мы жили близ Монреаля, – сказал отец. – Севернее американской границы. Мы с твоей мамой говорили и по-английски, и по-французски. Ты всегда знала оба языка.

– Но какой был первый?

– Не было первого, – сказал он. – У тебя нет первого языка.

– Как может не быть первого языка?

– Просто ты всегда знала оба. Твоя мама француженка, я – англичанин. Так уж получилось. Но что толку жить прошлым, моя ласточка. Мне расхотелось об этом говорить. – А потом он повторил: – Просто удивительно, что ты уловила ее акцент.

Она не могла говорить, подавленная своей изменой. Уличные фонари встречались все реже, на большем отдалении друг от друга, а потом и вовсе сошли на нет, уступив место звездам, до обидного близким в сухом ночном воздухе. Ей понадобилось несколько недель, чтобы понять, что Саймон не проговорился. В противном случае, догадалась Лилия, ее поймали бы в ту же ночь.

18

Саймон никому ничего не сказал; он всегда доподлинно знал, почему сбежала его сестра.

Он положил трубку, набрал *69[10], и записал на ладони номер. Но прежде чем это сделать, он долго оставался на линии, слушая треск помех и ветер пустыни.

19

Толстый конверт с распечатками телефонных звонков на квартиру матери Лилии ложился на стол Кристофера раз в месяц, и спустя пару лет после того, как он взялся за это расследование, он научился пробегать глазами по страницам, зная многие номера наизусть. Зубной врач, психиатр, дом ее первого мужа, в котором ее сын жил большую часть времени, друзья сына из Сен-Жана, когда он приезжал к ней на выходные. И тут он похолодел, увидев входящий звонок с иностранного номера. Продолжительность разговора – чуть больше часа. Он набрал номер и слушал бесконечные гудки. Никто не отвечал. Он записал на нижних полях «Автомат?», и в течение часа его подозрения подтвердились.

– Всего неделю, – сказал он жене в тот вечер. Они сидели по разные стороны кровати, формально, как любовники на тихом исходе свидания в номере мотеля.

– Неделю, – повторила она равнодушно. Он никогда раньше не оставлял ее одну.

– Это может быть прорыв в деле, – сказал он. – Я говорил с матерью девочки, она оказалась не в курсе; сказала, что в тот вечер ее не было дома. Я спросил, можно ли поговорить с ее сыном, а она мне напомнила условия контракта и бросила трубку. Я думаю, брат Лилии вполне мог поговорить с ней или ее отцом, но мне нельзя с ним общаться. Я просто должен… послушай, ты же знаешь, как мне не хочется тебя оставлять.

Она вдруг улыбнулась, как ему показалось, неискренне, и сказала:

– Ладно. Желаю весело провести время.

– Это работа, – сказал он. – А не отпуск. Я улечу на неделю, возьму напрокат машину и попытаюсь разыскать этого ребенка. Почти никаких шансов.