Последний вечер в Монреале

Илай посмотрел, как она встает из-за стола, целует его в лоб, говоря, что встретится с ним завтра, на этом же месте, в это же время, тогда, мол, и потолкуем, и исчезает в вихре холодного воздуха из стеклянных дверей. Нельзя было впоследствии сказать, каким образом каждый миг этого ужаса мог стать обыденным, но он больше никого не знал в городе, а она знала, где Лилия. Он ждал ее каждый вечер в ночном кафе на углу Сен-Лоран и бульвара принца Артура, попивая кофе у окна и высматривая ее силуэт, ботинок на платформе, высунутый из такси, худенькую фигурку, медленно бредущую в гору. Она приходила изнуренная, но на удивление сияющая, иногда взбудораженная, с остекленелым взглядом. Она с трудом улыбалась ему в два, в три, в четыре часа ночи и садилась на стул напротив. В эти часы от нее шел любопытный запах, особенно если она бывала в VIP-зале на втором этаже: лак для волос, мужской одеколон и ее духи. Прочие ароматы, потоньше, он предпочитал не распознавать слишком уж дотошно. В эту ночную пору ее волосы становились мягче, и макияж тускнел. Ее движения обладали опасным, развязным свойством, лицо было разгоряченным. Иногда проходило много времени, прежде чем она начинала говорить.

– Все в порядке?

– Конечно, – сказала Микаэла, но в такие моменты ее улыбка казалась пустой, глаза затуманенными. Он хотел настоять на том, чтобы она выдала ему местонахождение Лилии, каким-то образом заставить ее вызвать Лилию из ниоткуда, но это было невозможно: в ней была некая надломленность, выставленная напоказ всем стихиям, которая делала принуждение немыслимым. Она утверждала, будто не знает, где Лилия. Потом внесла поправки в свое повествование и заявила, что знает, но не скажет, пока он не поведает ей про аварию. Она твердила, что Лилия еще в городе, но неизвестно где. Потом сказала, что Лилия появится в самый неожиданный момент, который всё не наступал. Леденящие, холодные дни медленно тянулись.

– Чем тебя угостить?

Ей хотелось чаю. За день-два до этого Илай купил словарь и разговорник, пытаясь научиться заказывать чай на более или менее приемлемом французском, как он думал, но бармен неизменно отвечал по-английски, на каком бы языке Илай ни пытался заговорить. Его явно отторгали, но он еще не решил, было ли это отторжением английского языка или его как личности, и то и другое изматывало, и он предпочитал не думать об этом вовсе. Он подошел к стойке бара и вернулся с чаем, который она пригубила, не глядя на него; ее мысли блуждали где-то далеко. Она глядела в окно и говорила, как бы ей хотелось уехать отсюда, но за ту неделю, что Илай общался с ней, он выслушивал этот монолог в четвертый или пятый раз, и у него быстро иссяк запас сочувственных откликов. Он только кивал и смотрел, как она прикуривает очередную сигарету.

– Я вот что в толк не возьму, – сказал Илай. – Как Лилия узнала про тебя?

– Что?

– Чтобы написать тебе письмо. Ты сказала, что она написала тебе из Нью-Йорка.

– А-а. – Она помолчала. – Вообще-то я бы не сказала, что она написала мне. – Она сделала длинную затяжку. Ее взгляд стал озадаченным. – Это письмо было написано моему отцу. Мне позвонили из частного сыскного агентства месяца полтора назад. Они сказали, что вот уже шесть месяцев как он уехал, и у них нет адреса для пересылки его почты, и не знали, куда ее девать. Я поехала, забрала его почту и всю распечатала. В основном всякая ерунда, но там оказалось письмо от Лилии.

– Что она писала?

– Она просила передышки. Писала, что устала от постоянной слежки и наблюдения.

– За ней следили?

– Всю жизнь, – ответила Микаэла.

26

Лилия отметила свой четырнадцатый день рождения в каком-то иллинойском городке, и отец подарил ей фотоаппарат. Свой первый кадр она сделала из окна ресторана, в котором ела праздничный торт, у кинотеатра, мерцавшего на широкой вечерней улице. Где-то возле Индианаполиса она присела на колено у обочины, чтобы щелкнуть облупившийся указатель «Кукуруза и помидоры прямо с фермы», увидев красоту в выветренной древесине и поблеклых буквах. Она отдавала пленку в проявку, и у нее появлялся час на торговые центры, пока печатались снимки. Она просматривала их в машине, в парке, в мотелях по ночам. Фотографии давали ей ощущение постоянства, она как будто составляла летопись. Семь лет как она пустилась в бега, стремительно перемещаясь. Тот факт, что у нее появился способ запечатлеть свой маршрут, приносил ей удовольствие. Она фотографировала главным образом указатели, но не те, по которым можно было легко отследить их местонахождение. Ее особенно прельщали указатели с орфографическими ошибками или облезлой краской. Она предпочитала широкоугольные кадры пустынных улиц и автомобилей, приближающихся издалека.

Лилии разрешалось фотографировать все, за исключением самой себя и отца.

– Мы должны быть осторожными, – предупреждал он, – чтобы не накапливались улики.

27