Последний вечер в Монреале

У Микаэлы вечно заканчивались сигареты. Ее душил сухой, лающий кашель, от которого вспыхивали глазные капилляры. Краснота в глазах не проходила даже на трезвую голову. Она не могла спать и была готова на что угодно, лишь бы не оставаться ночью наедине со своей бессонницей. А Илай много бы отдал, чтобы вообще избежать одиночества. Они сидели в кафе на углу, созерцая поэтапное наступление ночи: сперва толпы прекрасных незнакомок в полуночном сиянии электричества, в приподнятом настроении, накрашенных и разодетых для похода в клуб, затем вереница разношерстных такси на перекрестке, потом чернильная темнота, последние часы ночи, в четыре утра случайный нетрезвый субъект, ковыляющий мимо с ломтем замызганной пиццы, девица в ажурных чулках, с пустыми глазами, петляющая по тротуару, холодный янтарь уличных фонарей на мостовой и лед. После того, как такси миновали волна за волной, улицы затихали до утра. Город спал вполглаза под белым свечением креста на холме напротив гостиничного номера Илая, осенявшего широкие пустынные улицы, тротуары и тенистые парки.

Микаэла тихо смеялась себе под нос, что-то неслышно бормотала. Она была незаурядной, но, как показалось Илаю, мало-помалу теряла память – сначала имена знакомых, звенья, связующие мысли после наступления темноты, логические цепочки и условности; отключался участок мозга, знающий, когда нужно впасть в сон. Днем она была заторможенной и утомленной, по вечерам смышленой и сообразительной, а к трем часам ночи ее речь становилась бессвязной.

– Что ты сказала? Я не расслышал.

– Мои родители ездили с бродячим цирком, – говорила она, прекрасная, выжатая и раскисшая между тремя и четырьмя часами утра. – Я тебе рассказывала?

– Да. Раза два. Невероятно.

– Правда же? Семейство настоящих циркачей. Мои бабушки-дедушки тоже, – сказала она. – С обеих сторон. Ты согласен, что тяга к странствиям сидит в генах?

– Ты говоришь как Лилия.

Упоминание ее имени оборвало разговор, и они долго просидели в молчании. Луна садилась за крыши по ту сторону бульвара Сен-Лоран. Каждую ночь целую неделю они спорили об одном и том же: Микаэла не собиралась говорить ему, где Лилия, если он не расскажет про аварию. Порочный круг, да и только. Микаэла прикурила новую сигарету от окурка, который бросила в остатки чая. Покрутила еще теплый стакан в ладонях, дымя сигаретой и поглядывая на угасший пепел. Она курила с отточенной элегантностью заядлой курильщицы, которая, наверное, родилась с сигаретой в руке и не стесняется признаться, что курит весьма умело.

– Она путешествовала красиво, – сказала Микаэла наконец.

– Я не встречал никого, кто буквально прикуривает одну сигарету от другой, – сказал Илай.

– В ней есть что-то от призрака, – продолжала Микаэла, все еще думая о Лилии.

– Призраки тут ни при чем. Это наш мир призрачен.

– Каково было с ней жить?

– Она отличалась от всех, с кем я когда-либо… у нее были странноватые привычки, – сказал он. – Но в этом было какое-то совершенство.

– Во всем?

– Конечно, не во всем. Ничто не остается совершенным навсегда.

– Тогда что же?

– Когда мы оставались наедине, то проводили много времени дома или на прогулках, и между нами воцарялось молчание. Я знаю, это звучит… звучит глуповато, но оно было совершенным. Я не могу объяснить это лучше. Молчание было совершенным.

– Молчание? Что еще?

– У нас были друзья в Бруклине… ну, вообще-то, друзья были у меня; у нее друзей не было. Она возникала ниоткуда с чемоданом. Эти друзья думали, что заняты искусством. Может, так оно и было. Возможно, мы занимались искусством. Не мне судить. Но я сомневаюсь, что то, чем мы тогда занимались, куда-то годилось, хотя как знать.

Она молча смотрела на него.

– Знаешь, что меня бесило? Они якобы занимались поисками истины и красоты или одного из двух, но на самом деле проводили время в праздности. Вот что меня коробило – я имею в виду их пассивность, инертность, которая создавала обманчивое впечатление. Мы разглагольствовали об искусстве, но никто не работал, кроме Лилии. Она занималась фотографией. Говорила на четырех языках.

– На пяти.

– Если считать русский? Так или иначе, никто не занимался чем-либо стоящим, кроме нее. Она подрабатывала судомойкой, жила скромно, отменно фотографировала и переводила. Никогда не получала за это деньги, просто трудилась. Главное, никогда об этом не говорила. Никогда не выставлялась напоказ. Никогда не умствовала, не анализировала, а вместо этого совершенствовала свое искусство, а мы на ее фоне выглядели шарлатанами. Не так уж много найдется на свете людей… – Он умолк и затряс головой, не решаясь продолжать.

Микаэла молчала, глядя на свои руки.

– У меня есть фотография, которую она сделала, – сказала она наконец, – если хочешь, можешь посмотреть.

Она выудила сумочку из-под ног, положила на стол – искусственная кожа засияла под светильниками кафе, – вытащила конверт из потайного кармашка и протянула ему.