— Так. Будет. Лучше, — проговорил я. — Жанна не подходила ему изначально. Ее не нужно спасать, она самодостаточна, и, в попытках удержатся рядом, он растрачивал себя.
— Что бы ты понимал! — прорычала Эля, сверля взглядом багажник «Крайслера». — Селекционер хренов. Не всегда судьба — там, где постель мягче.
— Проиллюстрируй мысль, пожалуйста.
— Александр Матросов и пулемет. Будь там ты — Саня бы фашистам сдался, да?
— Будь там я — пулеметчик бы сдался, — усмехнулся я. — Понял твою мысль. Хочешь сказать, что выбор разума, подкрепленный сердечным влечением, сильнее психологической предрасположенности?
Эти слова Элеонора тоже обдумала небыстро. Кивнула.
— Хочешь пари? — предложил я.
Ни секунды раздумий:
— Хочу! Если Димка с Машей сойдутся, я пойду с тобой. Но Дашка остается с отцом и никогда не услышит о тебе, больной ублюдок.
— И не попытаешься вонзить мне нож в спину?
— Нет. Буду как жена людоеда из «Мальчика с пальчик». Нарожаю уродливых дочерей и буду надеяться, что какой-нибудь расторопный пацан тебя прирежет.
— Приемлемо. А что хочешь с моей стороны?
— Ты отстанешь от меня навсегда. Плюс, покинешь к хренам собачьим эту планету.
Я покачал головой:
— Нет. Я не поставлю под угрозу свою миссию ради спора с тобой. Выбери другой «плюс».
— Хорошо. — Элеонора закурила одну из своих тонких сигарет. Рука ее подрагивала от растущего волнения. Птичка предвкушала открытие клетки. — Ты расскажешь Диме все. И никогда ничего от него не скроешь.
Пробка рассеялась сама по себе. «Крайслер», наращивая скорость, несся по средней полосе, Элеонора не отставала. Напряженная, будто застывшая.
— Хочешь, чтобы он узнал о том, что ты была жертвой? — уточнил я. — Подумай. Для него ты — образец сильной натуры, которой никогда не нужна помощь, которая, наоборот, сама всегда готова помочь. Если он почувствует твою слабость…
— Захлопни пасть. Я Димку не первый день знаю. И жалеть он меня не станет, знает, что я и не из такого дерьма чистенькой выйду. А вот тебя, сучонок, он уроет. И ты этого боишься.
Тысячи человеческих сознаний исчезли. Я оказался простым слабым человеком в машине, на пассажирском сиденье, ничего не контролирующим.
— Вот еще! — сказал я, но даже не сумел убрать из голоса дрожь.
Элеонора засмеялась:
— Да он же тебе как старший брат! Отец и мать в одном флаконе. Единственный чертов психопат, готовый вошкаться с тобой по доброй воле. Ты, конечно, можешь разбить вазу, убежать из дома, проколоть соски́, надеть короткую юбочку со стрингами в знак протеста. Но рано или поздно приползешь на коленях, размазывая сопли, и попросишь прощения.
«Крайслер» свернул на светофоре, Элеонора поспешила за ним. Наконец, мы покинули дорогу, запетляли среди домов. Похоже, близок финал.
— Ну так что? — Элеонора протянула руку. — Спорим?
Я сжал ее ладонь, походя отметив, какая мягкая, гладкая на ней кожа. Ладонь вырвалась.
— Вот и хана тебе, крысенок, — прошептала Элеонора.
Харон свернул на парковку перед заведением с вывеской «Tartar». Вывеска вспыхивала неоном над деревянными дверьми, стилизованными под старину.
— Наконец-то, жратва и остановка совпали! — Элеонора, развернув автомобиль, задним ходом припарковалась между двумя белыми линиями.
Парковка почти пуста. Видимо, наплыв посетителей будет к вечеру. Слева припарковано что-то, напомнившее мне самый уродливый в мире «УАЗ», но в мыслях Элеоноры я прочел уважительное: «Гелендваген». Харон выбрал местечко напротив, наискосок от нас. Я, затаив дыхание, смотрел на застывший «Крайслер».
— Ну чего? — Элеонора приободрилась и даже почти перестала на меня сердиться. — Может, я пока хоть на вынос чего-нибудь возьму? Если задумал меня пригласить, то я не против, но столики пусть будут в разных концах зала.
Открылась дверь «Крайслера». Харон ступил на асфальт. Вышел, забрав с собой всю тьму, до сих пор заполнявшую автомобиль. Захлопнулась дверь, и Харон повернулся ко мне. Взгляд вперился в меня сквозь лобовое стекло, от которого должно было отражаться солнце.
Среднего роста, темно-коричневый костюм, верхняя пуговка на рубашке расстегнута. Очки в роговой оправе, кажутся тяжелыми. Короткая стрижка, черные волосы, черная же щетина, которая почему-то отнюдь не кажется неопрятной. Харон стоял и смотрел на меня. Ждал.
Элеонора усмехнулась:
— Главное повалить, а там ногами запинаешь. Че застыл-то? Вперед! Или заставишь меня его переехать?
— Хорошая мысль, — пробормотал я. — Но мне нужна информация.
Словно услышав меня, Харон опустил руку в карман пиджака, достал телефон и что-то понажимал. Закончив, убрал обратно и улыбнулся.
Выдохнув, я отстегнул ремень. Страхи и сомнения, порожденные неизвестностью, исчезли. Харон — всего лишь человек, что он вообще может?
Я поставил ногу на растрескавшийся асфальт. Жалкая планета, убогая страна, позорный городишко и ничтожный район. Чего здесь могу бояться
С каждым шагом я поднимал голову выше. Единственное, за что самую каплю себя ненавидел, — это за мелкую мыслишку, пульсирующую далеко и глубоко: «Дима бы мною гордился!»