Последний звонок. Том 1

«Он бы тебя убил», — фыркнул Борис.

— Закрой рот, — прошипел я.

«Это пожелание сейчас уместнее адресовать тебе. О! Ты заметил? У меня получается разговаривать так же, как ты. Кажется, я начинаю проникать в твое сознание. Может, сумею и к памяти доступ получить».

Что ж, получи. По крайней мере, так у меня будет совесть чиста. Все равно ведь когда-нибудь узнаешь, что у тебя есть дочь. И рехнешься окончательно, слабак.

Я остановился напротив Харона. Он смотрел мне в глаза, приветливо улыбаясь. Такой же доверчивый и дружелюбный слабак, как Боря. Они бы нашли, о чем поговорить. Но говорить буду я.

— Перейдем сразу к делу. Не возражаешь?

Молчание. Улыбка. Взгляд. Я мысленно пожал плечами и продолжил:

— Девочка, с которой ты спутался на этот раз, не должна умереть. Сейчас ты сядешь в мою машину и покажешь, куда ехать, чтобы ее забрать.

Возможно, он попросту глухой. Не изменилось ничего. Он все так же стоял и смотрел, улыбаясь, будто подбадривал: «Ну же, ну!» Я попытался коснуться его мыслей. Жест вышел чисто машинальным и не принес ничего. Я вновь натолкнулся на тьму и, прервав попытку, непроизвольно дернул головой. Плохо…

— Это все? — Голос прозвучал тихо, но веско. Сильный голос, который приходится сдерживать.

Не дожидаясь ответа, Харон развернулся и пошел к дверям ресторана. Я, не веря глазам, шагнул следом:

— Эй! Куда ты пошел? Стой!

Последнее слово я прокричал. Мерзким, визгливым голосом Бориса Брика, который в спокойном-то состоянии штопором вгрызался в уши.

Харон остановился. Плечи задрожали. Смеется, что ли? И тут я услышал самый настоящий смешок, но не от Харона. Звук шел сзади. Обернувшись, я увидел Элеонору, сидящую на капоте «Пежо». Она показала мне большой палец и тут же ударила кулаком в ладонь, скорчив серьезную мину.

Харон повернулся ко мне. Он справился со смехом, взгляд сделался спокойным, доброжелательным. Как у хорошего школьного учителя, наверное. У Димы нет такого взгляда, он не признает самоценности человека, будет хвалить только за усилия. Поэтому его никто не любит. А этого — этого бы любили.

— Перейдем сразу к делу, — заговорил Харон. — Не возражаете? Я иду завтракать. Если у вас в планах есть меня арестовать или убить — вы можете начинать в любое время, когда вам будет удобно. Чем еще могу быть полезен?

Он терпеливо ждал, пока я собирался с мыслями. А мне было с чем собраться. Впервые в жизни я встретил человека, который меня игнорировал. Это хуже беседы с психиатром, хуже родителей Кати. Перед Хароном я ощущал себя капризничающим ребенком. И, не в силах сдержаться, по-детски «затопал ногами»:

— Мне нужна Юля. Ты понял? Если она погибнет, последствий ты вообразить не сумеешь, жалкий червяк. Думаешь, я из полиции? Думаешь, буду тебя арестовывать? Нет, не буду. Я буду тебя пытать до тех пор, пока ты не скажешь, где…

Он расстегнул пуговицы пиджака. Я осекся. Взгляд Харона оставался прямым и доброжелательным, но руки двигались нервными рывками. Он сорвал пиджак, бросил на крышу «Крайслера», и сзади послышался сдавленный возглас Элеоноры. «Псих гребаный!» — долетела до меня ее мысль.

— Пожалуйста, начинайте, — сказал Харон. — Я жду пыток.

Рубашка с коротким рукавом открывала руки. Изрезанные вдоль и поперек, со следами ожогов, с гноящимися старыми ранами и кровоточащими — новыми. Взгляд Харона изменился, стал жестким, тяжелым. И он повысил голос, загрохотал им, заставляя оборачиваться редких прохожих:

— Что? Вы, кажется, хотели меня напугать? Простите, я нарушил ваши планы. Не стесняйтесь, приступайте к пыткам! Расскажите мне что-нибудь новое о боли и смерти, пока ваша драгоценная девочка летит навстречу асфальту.

Сила выплеснулась наружу. Я подхватил «Крайслер» и занес его над головой Харона. Что-то заскрипело в конструкции автомобиля, посыпалась засохшая грязь, соскользнул и спланировал на асфальт пиджак. Краем уха я услышал возгласы прохожих, на которых давно перестал обращать внимание. «Здесь ничего нет», — внушил я им, и мы с Хароном сделались невидимками.

Харон поднял голову, улыбнулся:

— Решили управиться по-быстрому? Это ваш выбор.

Когда «Крайслер» рухнул на четыре колеса, чуть не задев Харона, он даже не вздрогнул. Он поднимал пиджак.

— Ублюдок, — сказал я, воспринимая собственный голос, как писк придушенной крысы. — Неужели тебе непонятно, что ты вмешался в сферы, о которых не дано знать простым смертным?

Я заставил глаза вспыхнуть синим — это, помнится, впечатлило психиатра Тихонова. Но Харон едва ли вообще обратил на меня внимание. Он отряхнул и надел пиджак, застегнул пуговицы. И сделал шаг мне навстречу.

— Вам в жизни все очень легко дается. Вы не привыкли получать отказы и не привыкли к лишениям.

Поскольку я не видел его мыслей, удар оказался полнейшей неожиданностью. Кулак врезался в скулу, и я, взмахнув руками, упал. В голове сверкнуло что-то наподобие бенгальского огня. А когда я вернул способность адекватно оценивать реальность, передо мной оказался асфальт, а правую руку, заломленную за спину, терзала боль, заставлявшая скулить и выгибаться.