Последний звонок. Том 2

Оно идеально подобрано в тон летним брюкам и просторной рубашке. Бежевый цвет и тускло-красный, вещи — красивые, удобные. Даже туфли — в той же гамме. Даже шейный платок. Сколько это все может стоить, думать не хочется, дорого оно даже на ощупь. Но, полагаю, всяко дешевле моего пребывания в реабилитационном центре — так правильно называется место, в котором я сейчас нахожусь, он перевез меня сюда из больницы. И в прошлой жизни я бы от подобных мыслей заснуть не смогла.

Посторонний мужик. Оплатил мое лечение и продолжает оплачивать реабилитацию. Одел с головы до ног — да, и нижнее белье тоже. Навещает дважды в неделю. В прошлой жизни я извелась бы: да что ему нужно? Что потребует взамен? А сейчас как-то неважно, что. Больше, чем уже забрала судьба, никто у меня забрать не сможет.

Мы спустились на первый этаж и вышли. Я привычно застыла на пороге — запах уличной свежести окутал с головы до ног. Когда я, впервые после операции, вышла на улицу, в больничном парке отцветала сирень. Юлька любит сирень, вспомнила тогда я. И разрыдалась.

Это было три месяца назад, в июне. Тогда я часто плакала, сейчас перестала. Сейчас — уже сентябрь. Раньше на вопрос, когда меня отпустят домой, врач отвечал: «ближе к осени». Сейчас стал говорить: «ну, подождите еще недельку».

Маршрут наших прогулок поначалу ограничивался десятком шагов до ближайшей лавочки. Потом — до следующей. Потом мы начали обходить по дорожке корпус, потом выбрались на центральную аллею парка, а сейчас я уже могу весь парк обойти. Не сразу, правда, дважды присаживаясь на лавочку. И под конец прогулки неизменно вынуждена цепляться за его руку.

Он начал командовать моей ходьбой с тех пор, как я встала на ноги. Сначала водил по больничным коридорам.

«Так. Врач кому велел расхаживаться? Русским языком объяснили — сама себе не поможешь, никто не поможет! А ну, вставай. Идем».

Поначалу я слушалась, потому что думала: буду сопротивляться — выгонят из больницы. И куда я пойду? В автобус-то сесть не смогу. Потом поняла, что никто меня не выгонит, но к тому моменту уже привыкла его слушаться. Вместе с ним считала вслух шаги по коридору. И на улицу послушно вышла без каталки — хотя идущая вслед за нами медсестра услужливо ее везла.

«Давай-давай, потихонечку. Сама, никаких каталок! Раз сядешь — потом не встанешь. Шагай».

И я шагала, послушно считая шаги — уже на улице.

«Сам бы попробовал — так, как я», — однажды, не сдержавшись, бросила ему.

И услышала в ответ спокойное:

«Я много чего пробовал. Потому и знаю, о чем говорю. Вперед».

И я шла. То, что спорить с ним бесполезно — как и спрашивать, для чего я ему понадобилась — поняла довольно быстро.

«Кай обещал за тобой приглядывать», — объяснил по телефону Дима.

«В этом нет необходимости».

«Знаешь, врачам все-таки виднее, есть необходимость в реабилитации или нет. Или, может, у тебя других знакомых в Москве полно?»

Я слышала, что Дима злится. Не на меня — на себя. На то, что вынужден был уехать и доверить меня человеку, которому меньше всего в этой жизни хотел бы доверять.

«Человек» это, кажется, тоже понимал. Но не злился — забавлялся. Чем больше я общаюсь с ним, тем больше кажется, что вся его жизнь — поиск развлечений. И наблюдение за людьми — одно из них.

— Ну что, пан учитель звонил? — Я устала, и мы сели на лавочку. Не на ту, что в прошлую прогулку — на ту, что стояла чуть дальше. Каждая новая прогулка — бо́льшее пройденное расстояние. И никак иначе. А «паном учителем» он называет Диму. — Как там?

— Звонил. Все по-прежнему. — Я с трудом перевела дыхание. Вопрос был откровенно дурацким. Но он неизменно его задавал, а я неизменно отвечала. — Когда меня выпишут? Ты говорил с врачом?

— Говорил. Через неделю, возможно.

— На прошлой неделе тоже было «через неделю».

— Ну вот, видишь! Ситуация стабилизировалась.

— Прекрати! — Иногда мне жутко хочется вцепиться в его лицо, чтобы содрать ухмылку. — Я хочу домой.

— Хочешь — значит, поедешь.

— Когда?

— Как только врач разрешит. — Откинулся на спинку лавки, запрокинул голову. — Куда тебе спешить? Погода хорошая, солнышко светит — а у вас там, того гляди, снег пойдет.

— Ну и пусть.

— Окей. — Зажмурился, подставив лицо солнцу. — Как только разрешат, лично в аэропорт отвезу. Обещаю.

— Я и сама могу доехать.

— Угу, и сознание потерять по дороге… Нет уж. Обещал пану учителю, что глаз не спущу — значит, не спущу. Пацанское слово твердое. Хотя… — Он нырнул рукой в карман куртки, достал телефон.

Поелозил пальцем по экрану, что-то нашел. Показал мне:

— Нравится?

Я взяла телефон.

Берег моря. Такого синего, что дух захватило, как в рекламных буклетах. Но здесь — не плакат, фотка настоящая. Вон следы на песке. А вон, вдалеке — фигуры, дряхлый старик ведет на поводке такую же дряхлую собаку. Вряд ли их стали бы снимать для рекламы.

Серый, двухэтажный, увитый зеленью дом с черепичной крышей. Перед домом — бассейн, пара шезлонгов под зонтиком. На один брошены полотенце и солнечные очки, у бортика шлепки — кто-то купается.