Последствия

– Он теперь «Слава». – не утерпел студент.

– Слава, как ты себя чувствуешь?

– О, старичок, превосходно.

Вся «небуйная» удивилась, Пётр Семёнович оторопел, не изменились только студент и Павел Анатольевич.

– Ну перестаньте, вы меня смущаете. Уставились, как будто несколько месяцев не виделись. – с тоном не принимающем возражений, попросил Слава.

– Три месяца. – поправил Пётр Семёнович.

– Очень даже может быть. – он перевёл взгляд на Клавдия. – Твои надежды всё так и при тебе? Сбылись?

– К ним долог путь.

– Ну жди, лелей дальше.

Резко переглянувшись с Гертрудой – женщина ослабила хват, но продолжала держаться за Клавдия, улыбка которого начала исчезать, нервничал он меньше – прищурившись, Слава остановился на студенте, тот с трудом, но непоколебимо выдерживал напряжение, оставшись глазами на столе.

– Ты всё ещё обижаешься? – ласково осведомился Слава.

– Да. – неохотно, но под многочисленными взглядами, молодой человек ответил.

– Ип-по…– долгая пауза – под столом дёрнулась нога студента, он задел Лизавету. – …хондрик ты мой. – с оскалом, но любя, как сыну, обозвал Слава.

Лизавета что-то спросила у Матвеевича, и, хотя молодой человек поднял взгляд на девушку, к Славе не отвёл и, ответив жестами, снова опустил.

– Я… Ты доел? Мы всё, Павел Анатольевич, так что будем ждать тебя у изолятора. С вами был рад встретится, вы заходите, а то снова в кому от скуки брошусь.

Слава заливисто засмеялся и, подхватив поднос с нетронутой едой, отошёл от стола, «небуйная», сосредоточив всю свою сознательность, выражала одно наиполнейшее недоумение, но Клавдий всё-таки не удержался и улыбнулся, и возвращаясь от пункта первой остановки, изолированный продолжал смеяться и, подмигнув Клавдию, вышел из столовой. Павел Анатольевич торопился докончить с завтраком. Слава не заметил Колю, из-за чего тот рассердился. Те, чьи головы были ещё оторваны от еды, наклонились, и «небуйная» в молчании доела завтрак. Павел Анатольевич спешил, но до свинства не доходил, и ускоренно перемолов еду, выскочил из столовой.

– Как ты долго. – возмутился Слава, поджидавший его у лестницы.

– Какой ты противный стал. – нетерпеливо вырвалось у врача.

Слава удивлённо раскрыл рот, кончики которого приподнялись улыбкой, но Павел Анатольевич её не разглядел.

– А знаешь, я с тобой согласен. – Слава решил продолжить мысль, когда мужчины спускались по лестнице. – Я изменился. Я это знаю. Но не тебе… хотя почему не тебе?.. Ну да, не тебе. Ты ж меня «прошлого» и не знал.

Павел Анатольевич почувствовал неприязнь к Славе с месяц назад, и всё больше встречаясь с ним перенёсся в брезгливость к этому человеку – слишком едко мужчина отзывался в присутствии врача как о посторонних вещах, так и о нем, и в большинстве из-за новых прозвищ медика, не взирая на его восклицания о субординации. Однако Павел Анатольевич не забывал об известной только ему «особенности» Славы, но первичный азарт раскрытия способностей тела госпитализированного, сменился рассудительной заботой о репутации и вызов знакомых из РАН откладывал до того, пока он сам не раскроит ожидаемого.

– Павел Анатольевич! – поддёрнув в конце голосом, ребячески взвизгнул Слава, когда они спустились на первый этаж и, повернув в сторону выхода из госпиталя, ответил на вопросительный взгляд врача. – А что, если, – он тянул слова отходя к пропускному пункту, – я убегу. – он топнул и пригнулся, как будто приготовился бежать.

– Сомневаюсь. – хладнокровно осадил мужчину Павел Анатольевич.

– Сухарь. – улыбка сошли, и Слава развернулся к изолятору.

Войдя в зал, Слава снова приободрился и, пробежав по помещению, прыгнул на кушетку.

– Начнём опыты?

Искра мелькнула в тёмных глазах, как будто в них вливалась вся ненависть, подавленность и остальные отрицательные эмоции, испытанные в жизни Павла Анатольевича, задержалась, ушла вглубь, но не потухла. Ему даже припомнились школьные обидчики, дразнившие мужчину из-за лишнего веса на протяжении всех лет обучения и преподаватели, не возлагавшие надежд на его успеваемость, а иногда и в глаза говорившие о его «никчёмности для медицины». Теперь они были ничтожны перед его «открытием».

– Расстегни рубашку. – игнорируя вопрос и решив вообще не разговаривать с мужчиной, только если не о важных для пациента и врача вещах, процедил Павел Анатольевич.

– Ты что? Как можно. – Слава удивился и лукаво улыбнулся, но рубашку начал расстёгивать.

Павел Анатольевич включил аппарат, прилепил к груди мужчины присоски, защипнул на запястьях и ступнях холодные зажимы и попросил Славу не дышать. Тот закрыл глаза и, как заметил врач, дышать совершенно перестал. Пропустив с полминуты, машина выплюнула из себя листок с распечатанной кардиограммой. Взглянув на него, Павел Анатольевич начал толкать Славу.

– Ты что делаешь! – грубо воскликнул Слава, открыв глаза.

– Ты меня хорошо видишь? Не расплываюсь, без дымки? – волновался врач.

– К чему это?

– Для справки.

Изолированный в лице не поменялся, оно осталось настолько же исхудавшим и побледневшим, как когда они шли по лестнице, поэтому волнение Павел Анатольевич прекратил.