Послеполуденная Изабель

Она закрыла лицо руками и безудержно заплакала. Я присоединился к ней на диване. Теперь она приняла мои объятия, уткнулась головой в мое левое плечо и дала волю слезам. Я держал ее добрых пять минут – она как будто очень долго несла в себе все это горе и только сейчас смогла его выплеснуть. Наконец успокоившись, она вскочила и скрылась в ванной.

У меня голова шла кругом. Мне было ясно: что бы ни настигло Изабель, это не поддавалось никакому контролю; она просто стала жертвой темных и злобных сил.

Когда через несколько минут она вышла из ванной, ее глаза были все еще красными от слез, но на лице лежал свежий макияж, а волосы были расчесаны и завязаны сзади.

Я протянул ей руку.

– Мне очень жаль, что сейчас все так тяжело для тебя.

Она осталась на месте.

– А мне очень жаль, что ты проделал весь этот путь через Атлантику, потратив столько времени и денег, чтобы оказаться в таком борделе. И самая большая катастрофа – это я.

– Почему катастрофа?

– Потому что, как бы сильно я ни хотела тебя прямо сейчас, мысль о том, что ты или любой другой мужчина прикоснется ко мне…

– Мне не обязательно прикасаться к тебе, если сейчас это невозможно.

– Но ты ведь этого хочешь, да?

Мне пришлось сдержать улыбку.

– Конечно, я хочу обнять всю тебя. Быть глубоко внутри тебя. Но, если этого не может быть…

Она закрыла лицо руками.

– Я такая катастрофа.

– Не говори так, ведь это не в твоей власти.

– Ты не знаешь подробностей, фактов.

– Расскажи.

– Слишком трудно объяснить…

– Я не стану тебя судить.

– Все меня осуждают. Все.

– Почему?

Долгая пауза. Она сделала две глубокие затяжки.

– По словам моего врача, при послеродовой депрессии наблюдается склонность к помешательству; ко всяким безумствам, которые раньше тебе и в голову не приходили.

– Например?

– Ты не можешь уснуть сутками не потому, что твоя прелестная дочурка не дает тебе спать, а потому, что в голове раздаются странные голоса. Они нашептывают всякие сомнения, рождают чувство вины, предрекают бедствия. Наводят на самые страшные мысли, какие только можно вообразить. А потом, спустя какое-то время, ты обнаруживаешь, что смотришь на своего спящего ребенка – о ком мечтала, кто может облегчить всю ту чудовищную боль, что ты несешь в себе, – и думаешь: может быть, мне следует убить тебя и убить себя. И тогда ты бежишь на кухню, в ужасе от голоса, только что услышанного, предлагающего такие жуткие вещи. Там, на кухне, ты падаешь на колени и бьешься головой о кафельный пол в попытке заглушить эти ужасные голоса.

– Когда это с тобой случилось?

– Это случалось несколько раз в первый месяц после рождения Эмили. В конце марта мой муж застал меня при попытке разбить себе череп. Он спешно отвез меня в больницу. Меня поместили в психиатрическое отделение. Когда я по-прежнему проявляла все признаки этого сумасшествия и рыдала по своей дочери, Шарль дал им разрешение на проведение шоковой терапии. Я узнала об этом лишь за несколько минут до того, как меня привезли в операционную для этой «процедуры». Я кричала, вопила, умоляла их не делать этого, но врачи настаивали на том, что это лучшее решение проблемы. Ты и представить себе не можешь, каково это, когда тебя привязывают к кушетке, между зубами вставляют жесткий резиновый стержень, чтобы не прикусить язык, к голове прикладывают электроды…

Она отвернулась. Я хотел потянуться к ней, но она свернулась калачиком в углу дивана, намеренно отодвигаясь от меня.

– И сколько таких «процедур» ты получила? – наконец спросил я.

– Три.

– И?..

– Они помогли. Я прошла курс в течение двенадцати дней. За мной внимательно наблюдали. Врачи были довольны моими успехами. Мне прописали какие-то таблетки, помогающие заснуть и контролировать настроение. Шарль тем временем уже нанял няню. Теперь она жила у нас и могла присматривать за мной и Эмили. Представь себе, какой позор – мечтать о дочери и терпеть рядом с собой кого-то, кто будет защищать ее от тебя.

– Но совершенно ясно, что это не твоя вина…

– Семья Шарля думала иначе. Это извечная проблема потомственных аристократов – они ожидают безупречного поведения любой ценой. И, если ты посмеешь сойти с ума… Такое расценивается как самый страшный изъян. Моя свекровь навещала меня в больнице, одетая в «Шанель», и смотрела на меня как на бродяжку, которую впихнули в ее жизнь. А ее интонации! «Мой бедный сын рассказал нам о происшествии на кухне. Представить только, что ты пыталась разбить голову об итальянский мрамор. Самое большое разочарование, Изабель. Видит Бог, родить ребенка – это не так-то просто, моя дорогая. Я знаю, все может пойти немного не так. Мне кое-что известно о послеродовой депрессии. Но ты превратила все это в оперу Вагнера. Свою собственную Gotterdammerung»65.

– А Шарль повел себя лучше, чем его мать? – спросил я.

– Не язви.

– Я не намеренно.