Послеполуденная Изабель

– Еще как намеренно. И я понимаю почему. Да, Шарль пытался сгладить острые углы – думаю, так правильнее сказать, – когда дело касалось его матери… хотя, по правде говоря, он до сих пор побаивается эту маленькую горгону. Не сомневаюсь, что она говорит своему сыну: «Я предупреждала тебя о женитьбе на женщине не нашего круга».

– Я уверен, что Шарль так не думает.

– Надеюсь, что нет, но, хотя он и может слегка осадить ее в разговоре, ввернув что-то вроде: «Ну, маман, это уж чересчур», он ни за что не поставит эту суку на место. И не рискнет обидеть ее, всерьез защищая свою жену от пренебрежительных и оскорбительных комментариев матери. Это нарушило бы все протоколы noblesse oblige66, и французские аристократы – такие же кланы, как мафия, когда дело касается семьи. И слушать, как я распинаюсь, словно рассерженный подросток…

– Вот уж чего о тебе не скажешь.

– Но именно так обо мне думают мадам де Монсабер и весь ее клан.

– Ну, они глупые, мелкие и очень неправы.

Она протянула руку и коснулась моего лица.

– Ты говоришь так по-американски.

– Это проблема?

– Вряд ли. Напротив, это очень вдохновляет. Ты слишком добр ко мне.

– Потому что ты слишком строга к себе. А еще потому, что ты определенно прошла через ад.

Она докурила «Мальборо» и тут же зажгла еще одну сигарету. Она заметила, как округляются мои глаза при виде столь ожесточенного курения… куда более экстремального, чем во время наших прошлых свиданий, когда она выкуривала всего две сигареты в час. Теперь же она курила одну за другой. От нее не ускользнуло мое беспокойство, и она истолковала его как упрек.

– Ты же не собираешься принуждать меня к здоровому образу жизни и цитировать данные американских медицинских исследований о сигаретах и раке легких?

– Зачем мне это делать, если ты и так все уже знаешь?

– Touché67. – Она щелкнула зажигалкой «Зиппо» и зажгла новую сигарету, уже зажатую между губами. – Если бы не сигареты, думаю, я бы уже бросилась под поезд метро. Мысли об Эмили останавливали меня. Мысли о тебе останавливали.

Я переваривал эти слова, стараясь не выглядеть слишком удивленным… или слишком довольным. Мне это не удалось.

– Тебе не стоит играть в карты, Сэмюэль. У тебя все на лице написано.

– Я никогда не думал…

– Что? Что я испытываю к тебе то, что вы, американцы, любите называть «чувствами»? Возможно, чувства более глубокие, чем ты можешь себе представить. И те, что заметно усилились за время твоего долгого отсутствия.

Я хотел рассказать ей о неизбывном одиночестве последних месяцев, о тихой агонии разлуки с ней. Вместо этого я взял ее лицо в свои руки и произнес:

– Ты прекрасна.

– Обманщик. Я ничего не вешу, я похожа на скелет, на призрак. Изможденная и…

Я поцеловал ее. Легким поцелуем в губы. Она сопротивлялась.

– Как ты можешь хотеть кого-то настолько ужасного?

– Ты – все, чего я хочу.

Я снова поцеловал ее. Слезы струились по ее щекам.

– Я не могу.

Еще один поцелуй. На этот раз она не пыталась отстраниться, но ее лицо было еще больше залито слезами.

– Я не заслуживаю этого, тебя…

– Заткнись, – прошептал я и притянул ее ближе.

Минут пять я крепко прижимал ее к себе, пока она безудержно рыдала. Это было печальное зрелище – она рассыпалась на части, ее крики были такими громкими, такими дикими, что я опасался стука в дверь и появления испуганного соседа, недоумевающего, что за мучения разыгрываются в этой крошечной квартире-студии. Никогда еще я не видел такого безутешного горя. Какой-то инстинкт предостерегал меня от слов утешения – потому что сейчас Изабель ничем нельзя было утешить. Я просто держал ее так крепко, как только мог, пока ее захлестывал шквал боли. Наконец она немного успокоилась, подняла голову с моего плеча и прошептала:

– Пожалуйста, не смотри на меня. Я такая уродливая.

– Ты красивая.

– Закрой глаза и представь меня красивой.

Я так и сделал. Потом открыл глаза. Она исчезла. Я услышал шум воды в ванной.

Внезапная волна усталости придавила меня. Отложенный джетлаг. Безумная напряженность прошедшего семестра. Буря и стресс последнего часа. Мучения Изабель. Я с трудом поднялся на ноги. Переместился на неубранную кровать и рухнул в ворох постельного белья, которое не менялось неделями.

Свет померк.

Во всяком случае, я не помнил, как провалился в сон.

Но я отчетливо помнил тот тревожный момент, когда я резко проснулся и обнаружил, что нахожусь один в тихой студии. Первая мысль, промелькнувшая в тот сюрреалистический момент: где я? Затем моя память собрала осколки последних минут с Изабель, прежде чем она умчалась в ванную, а меня скосило всей этой драмой и трансатлантическими курьезами времени. И что теперь? Теперь… это когда? И что я здесь делаю, где моя любимая, и?..