Ребекка не была бы Ребеккой, если бы не стала непревзойденным экспертом во всем, что касалось пренатального периода. Она твердо решила, что беременность и роды пройдут без сучка и задоринки. Что, несомненно, и произошло. Ни капли алкоголя – даже когда в последнем триместре врач сказал ей, что бокал красного вина время от времени может принести желанную разрядку в условиях жесткой диеты, на которую она себя обрекла. Она прочитала, должно быть, два десятка книг на тему беременности, посещала занятия пренатальной йогой, которые, по ее словам, «стабилизировали работу чакр» и позволяли «найти освобождение от всех неизбежных катастрофических сценариев, которые прокручиваются в голове». Хотя не наблюдалось никаких признаков проблемной беременности или потенциальных будущих осложнений, она отказалась от секса на все время, пока носила нашего ребенка. Я пытался терпеливо убедить ее, что нет необходимости прибегать к таким крайностям. Но Ребекка была непреклонна и приводила множество оправданий – что не хочет рисковать, помнит о наших проблемах с зачатием, да и потерпеть-то осталось всего восемь месяцев.
Стиснув зубы, я принял обет целомудрия. Не желая никаких лишних волнений и поклявшись себе никогда больше не преступать границы дозволенного, как это случилось с Изабель в Бостоне, я сопротивлялся всем очевидным возможностям, которые Нью-Йорк предлагал на каждом углу. Точно так же я отказался от деловой поездки в Париж, потому что искушение увидеть Изабель было бы слишком велико. Единственным ответом, который я получил от нее, стала простая белая открытка с надписью в одну строчку:
Наш сын, Итан Калеб, родился в нью-йоркской больнице 15 января 1998 года. Его мать рожала без анестезии. Поверьте, это был ее выбор, не мой. Я пытался отговорить ее от такого экстремального, в духе XVIII века, подхода к родам, приводя доводы о том, что если бы она собиралась пломбировать корневой канал, то наверняка приняла бы укол новокаина в десны. Но Ребекка была непреклонна в том, что эпидуралка или какая-либо другая форма обезболивания не только «снизит чувственность опыта», но и поставит под угрозу жизнь и здоровье ребенка. Наблюдающий акушер сказал ей, что с медицинской точки зрения это нелогично, для ребенка безопаснее появиться на свет из утробы матери, не страдающей от невыносимой боли (неизбежной). Ребекка на то и Ребекка: она отказалась от всякого облегчения агонии. Я, разумеется, присутствовал при родах и был в ужасе от звуковых эффектов, производимых Ребеккой в родовых муках. В ужасе, потому что боль была эпической, чудовищной и совершенно ненужной. Итан появился на свет в сопровождении страданий. И завыл так же громко, как и его мать. Ребекка была так травмирована всем, что пришлось пережить, что поначалу была слишком слаба, чтобы держать ребенка. Я взял его на руки почти сразу после того, как перерезали пуповину и медсестра завернула его в белое махровое одеяло, сразу же пропитавшееся кровью плода. Итан был безутешен. На мой вопрос, не причиняю ли я ему боль, поскольку неправильно держу или еще что, она перевела взгляд на Ребекку, убедилась, что та нас не слышит (впала в измученный полусон), и прошептала мне:
– Так всегда бывает, когда мать отказывается от укола. Ребенок появляется расстроенным, потому что мать настрадалась. Но он успокоится и забудет, что все это когда-то было с ним.
Впервые прижав сына к себе, я был одновременно ошеломлен и напуган. Справлюсь ли я? Необъятность задачи, стоявшей передо мной, сводила с ума. Как и всепоглощающая любовь, которой я тотчас проникся к нему. Думая об этом, я хотел сказать ему: «Прости за трудный приход в жизнь. Я обещаю, что с этого момента она станет лучше».