Послеполуденная Изабель

Какая-то моя часть всегда мечтала об отцовстве. Если бы Изабель позволила, я бы с радостью имел от нее ребенка… потому что в моих романтических представлениях ребенок – это высшее выражение любви между мужчиной и женщиной. А еще надо мной всегда нависала тень отца, который из-за печальных сложностей характера просто не участвовал в жизни сына. Так что да, в моем желании стать отцом более чем явственно присутствовало стремление сделать лучше, чем он; молчаливо показать человеку, который почти всю жизнь вежливо сторонился меня, что, в отличие от него, я могу быть по-настоящему вовлеченным и любящим отцом. Хотя родительская ответственность немного пугала другую часть меня – юриста. Того, кто ищет способы устранения беспорядка, который мы создаем; кто все еще верит в возможность искупления после несчастья и личного хаоса. Я чувствовал, что рождение ребенка может пробудить настоящую любовь, что мы с Ребеккой когда-то разделяли… в последнее время потускневшую под давлением карьеры и подспудного соперничества между нами.

Я выиграл дело в пользу пожилой женщины, отсудив для нее более трех миллионов долларов из наследства ее покойного сына. Помимо этого, мне удалось отбить упреждающий налет дяди и тети на трастовый фонд в размере 30 миллионов долларов, открытый на двоих детей, осиротевших после гибели их родителей в авиакатастрофе над островом Нантакет. Наша фирма действительно очень хорошо справилась с обоими делами. Я был на коне, но следовал совету моего наставника, Мела Шульмана, и не задирал нос на работе или где-либо еще.

– Хотя я чувствую, что тебе это не свойственно, – сказал мне мистер Шульман после того, как я добился отвода иска по трастовому фонду, – всегда помни ключевое правило жизни: никогда не влюбляйся в аромат собственных духов. Успех – хрупкая субстанция.

Это был конец 1980-х годов: эпоха абсурдного демонстративного потребления и наивысшего материального успеха. Теперь я зарабатывал серьезные деньги и видел, как многие коллеги и некоторые из наших друзей становились чрезмерно расточительными на денежном фронте. Я предпочел другой путь. Мистер Благоразумие. Мистер Осмотрительность. Мистер Спокойствие и тот, кто нарабатывал больше часов, чем все остальные сотрудники фирмы.

– Зачем мне работать? – объявила Ребекка однажды вечером на званом ужине со своими друзьями из Колумбийского университета. – Когда Гений зарабатывает 400 тысяч в год… и все еще довольствуется жизнью в нашем скромном кооперативе… даже если погасил ипотеку своим большим рождественским бонусом в прошлом году.

– Тысяча двести квадратных футов в престижном районе Вест-Виллидж вряд ли можно назвать скромным жильем, – возразил я.

– Но все равно мы можем позволить себе что-то более солидное, – сказала Ребекка, нарушив в тот вечер свое правило двух бокалов вина и внезапно вынося вечную напряженность в семье на публичную арену.

– Сейчас не время и не место говорить об этом.

– Упс, я говорю как разочарованный младший партнер в этом браке, извини, наемный юрист… партнер ведь у нас ты?

– Не сейчас, милая. – Я довольно крепко сжал ее руку под столом, весьма многозначительно поглядывая на ее уже пустой четвертый бокал.

В такси по дороге домой она замолчала, когда я сказал ей:

– Все это выглядело не очень хорошо. И виноват «твой злейший враг».

– Может, тебе действительно стоит жениться на ком-то другом. Может, нам следует оставить попытки завести ребенка. Может, я уже не твой уровень.

– Может быть, тебе стоит подумать о том, чтобы поговорить со своим психотерапевтом о твоем пьянстве.

– О, я тебя умоляю. Всего-то один или два бокала вина сверх нормы. И я же не управляю тяжелой сельхозтехникой. И не сажусь за руль, чтобы отвезти детей в школу. И это первый раз, когда я выпила чуть больше, чем нужно, с момента последнего срыва… который был полгода назад, верно?

– Мне не нравится полоскать на публике наше грязное белье.

– О, у нас есть грязное белье?

– У каждой пары есть грязное белье.

– И ты хочешь сказать, я только что показала всем наше, в пятнах дерьма?

Молчание. Я не верил своим ушам. Таксист, похоже, тоже обалдел и медленно покачал головой. Ребекка заметила, и ей это не понравилось.

– С каких это пор у тебя появилось собственное мнение? – спросила она у него.

– Не обращай на нее внимания, – сказал я парню.

– Так же, как он не обращает внимания на меня.

– Чушь собачья, и ты это знаешь. – Мой голос подскочил на октаву или две… и, поскольку я из тех, кто никогда не выражает гнев так громко, Ребекка съежилась и поутихла.

Разговор закончился.

На следующий день в офисе мой секретарь вручила мне письмо, доставленное тем утром. Увидев почтовый штемпель – Париж, Шестой округ, и такие узнаваемые буквы, выведенные черными чернилами, я почувствовал прилив тоски и глубокой тревоги.