Послеполуденная Изабель

Я направился в местный бар «У Чамли». Заказал пиво и шот ирландского виски. Закурил сигарету. Я закрыл лицо руками, стараясь не разрыдаться на публике, но чувствовал, что нахожусь на грани. Вот уже несколько дней я пытался держать в узде ужас того, что случилось с Итаном, с нами, как и навязчивую мысль о том, что не сумел защитить сына. Теперь я открывал для себя, что значит столкнуться лицом к лицу с трагической изнанкой жизни. Если не считать того, что я потерял мать и не знал отцовской любви, мне на самом деле выпало не так уж много трудностей в жизни. Никаких катаклизмов. Никаких страшных потрясений. Никаких чудовищных травм, полученных кем-либо из близких мне людей.

До сих пор.

Неужели трагедия – это цена, которую мы платим за то, что живем? Правда в том, что в жизни случаются катастрофы не без нашего участия. Взять хотя бы разводы: разве они происходят по вине только одной стороны? Разве вы не услышите разные версии одних и тех же событий, объясняющие каждая по-своему, что пошло не так и почему? Но существуют и злые ветры случайностей; когда огромное несчастье приземляется прямо в эпицентре вашей жизни. И для родителя нет большего горя или ужаса, чем беда с его ребенком. Теперь я стал отцом ребенка-инвалида. И я знал, что этот суровый, безысходный факт будет отныне определять всю траекторию моей жизни.

Ребекка посещала психотерапевта три раза в неделю. Мы могли себе позволить такие траты, и, похоже, эти сеансы на какое-то время стабилизировали ее состояние. Она объявила, что хочет бросить работу и целиком посвятить себя Итану. Я убедил ее оставить Розу как вторую пару рук (и, хоть я бы не сказал этого вслух, в качестве предохранительного клапана, если она снова войдет в штопор). Мы могли себе позволить оплачивать и услуги Розы. Так же, как и лучшее медицинское лечение для Итана. Хирургическим путем ему все-таки установили в уши микрослуховые аппараты. Ребекка уверяла, что они сильно изменили картину. Я не спорил с ней, но, судя по моим собственным попыткам говорить с ним громко, хлопать в ладоши у самого уха, было ясно, что Итан практически не реагирует на шум. Роза втайне согласилась со мной: мой сын, казалось, был заперт в безмолвном мире. Мы регулярно посещали с ним доктора Серф. Она советовала набраться терпения, посмотреть, улучшат ли со временем ситуацию слуховые аппараты в сочетании с его физическим развитием. Она не уставала повторять, что после тяжелого менингита еще слишком рано полностью оценивать степень и непоправимость повреждения слуха. Ребекка купила односпальную кровать, которая помещалась в углу детской, и именно там спала теперь каждую ночь. Наша сексуальная жизнь прекратилась. Хотя и не осуждая потребность моей жены находиться рядом с Итаном, я не раз намекал, что отсутствие близости не приносит нам никакой пользы; что брак без секса ведет в мутные воды.

– Наш ребенок неизлечимо болен, и все, о чем ты можешь думать, так это о том, чтобы кончить?

– Дело не в том, чтобы «кончить». Тут я могу обойтись своими силами. Речь идет о важном компоненте супружеской жизни…

– Я знаю много функциональных браков, где секс давно остался в прошлом.

– И это в основном пожилые пары, где презрение кипит под маской благополучия.

– Ты будешь удивлен, но нет.

– Почему мы не можем найти время хотя бы раз в неделю, чтобы провести вместе интимный момент?

– Потому, что теперь у меня есть более серьезные проблемы, и потому, что я чувствую себя такой же сексуальной, как сиденье унитаза.

– Хорошая метафора.

– Смирись.

– Нам нужна эта связь, Ребекка.

– Ничего не поделаешь, – решительно сказала она, закрывая тему.

Отчаяние – это арена, где большинство из нас оказывается в какой-то момент повествования, называемого жизнью. Как и трагедия, для меня это была новая территория. Меланхолия, как когда-то говорила Изабель, – внутреннее состояние души, которое я никогда не являл миру, все еще оставалось определяющей частью моей натуры. Но отчаяние стало для меня новым контекстом. Я старался проводить с сыном хотя бы час в день в течение рабочей недели и практически не отходил от него все выходные. Итан начинал делать первые шаги. Он редко улыбался и, казалось, был заперт в себе, едва реагировал на звук моего голоса. Я цеплялся за те моменты, когда крик как будто привлекал его внимание. Но только если очень громкий крик – и даже тогда я чувствовал, что он слышит лишь отдаленную вибрацию, несмотря на то, что сидел рядом. Доктор Серф советовала нам говорить с Итаном как можно громче, хотя и не переусердствовать, чтобы не подавлять его. Но проблески надежды были весьма условными. И я чувствовал растущее влияние хандры на мою психику: ощущение, что я погружаюсь в ползучую безнадежность, которая до сих пор была анафемой для меня, человека дела с жизненным девизом: «Я могу… все решаемо».