Посмертные записки Пикквикского клуба

Могло статься, что в первоначальную эпоху свежей юности профиль мистера Уэллера представлял решительные и смелые контуры; но его лицо с течением времени приняло чересчур обширные размеры под влиянием питательных веществ горячительного свойства. Мясистые изгибы его щек до того переступили за нормальные пределы, назначенные для них природой, что посторонний наблюдатель, рассматривая его в профиль, мог в этой расплывающейся массе отличить не иначе как с большим трудом одну только верхушку его багрового носа. По этой же самой причине, подбородок мистера Уэллера, разделившись весьма резко на две половины, получил с течением времени чрезвычайно важную, сановитую форму, и вся его физиономия представляла такую пеструю смесь цветов, которая может исключительно принадлежать только джентльменам, посвятившим свои физические и моральные способности кучерскому искусству. На шее мистер Уэллер носил малиновую шаль, выплывавшую на его трехэтажный подбородок с такой незаметной постепенностью, что трудно было, по крайней мере, с первого взгляда, отличить складки шали от складок подбородка. Над малиновой шалью воздымался длинный-предлинный пестрый жилет с широкими полосами ярко вишневого цвета. Длиннополый и широкий сюртук мистера Уэллера был украшен спереди и сзади светлыми медными пуговицами огромного размера. Коротеньких волос мистера Уэллера, черных и гладких, почти вовсе не видно было под размашистыми полями его низенькой, серой шляпы. Его ноги, украшенные сверху широкими штанами, закупоривались снизу живописными ботфортами с длинными кисточками вычурной формы. На медной часовой цепочке, украшавшей грудь мистера Уэллера, висели его фамильная печать и медный ключ, употребляемый для завода его часов, красовавшихся в одном из карманов жилета.

Мы сказали, что мистер Уэллер готовился к обратной поездке в Лондон: это значит — он жуировал и прохлаждался. На столе перед ним стояли в: кружка шотландского пива, порция бифштекса и пирог солидной величины. На все эти предметы в равной степени распространялась благосклонность мистера Уэллера, и он уже отрезал огромный кусок от пирога, как вдруг перед дверью послышались чьи-то шаги. Мистер Уэллер оглянулся и увидел своего возлюбленного сына.

— Здравствуй, Сэмми, — сказал отец.

Вместо ответа сын подошел к столу, взял кружку с пивом и, мигнув в сторону отца, втянул в себя несколько продолжительных глотков.

— Хорошо, Сэмми, очень хорошо, — сказал мистер Уэллер старший, заглядывая в кружку, опорожненную его возлюбленным сыном. — Ты потягиваешь на славу, мой милый, лучше всякой устрицы. Да что тут толковать? Между устрицами ты мог бы занять первейшее место.

— Спасибо на добром слове, старичина, — отвечал Самуэль, посылая в рот отрезанный кусок бифштекса.

В это время принесли новую кружку пива.

— Досадно, Сэмми, — сказал старший Уэллер, собираясь утолить свою жажду, — дьявольски досадно, мой друг, что тебя поддедюлил этот широкорожий шаромыжник в светло-серой ливрее. Скажи мне об этом кто-нибудь другой, я бы не поверил, честное слово. До сих пор еще никто из фамилии Уэллеров не позволял водить себя за нос.

— Кроме разве одного случая относительно вдовицы, — сказал Самуэль.

— Ну, брат, это совсем другая статья, — возразил мистер Уэллер старший, полируя оконечность своего носа, — вдовицы, можно сказать, составляют исключение из всякого правила. Было писано где-то, я не помню где, что вдова «в одно ухо влезет, а в другое вылезет как ни в чем не бывало». В деле надувательства, говорят, сам черт не сравнится с бабой, которой нужно завербовать для себя второго мужа.

— Оно, пожалуй, что это так, дедушка, только…

— Притом, любезный, это совсем другая статья, особый артикул, что называется, — продолжал мистер Уэллер старший, не обращая внимания на возражение сына, — помнишь ли ты, друг мой, что сказал в суде один адвокат, защищавший джентльмена, который имел обыкновение под веселую руку колотить кочергой свою жену? — «Это, милостивые государи, — сказал он, — очень милая и оригинальная слабость, вполне достойная снисхождения благомыслящих людей!» Вот это же самое я говорю относительно вдовиц, да и сам ты, любезный, будешь так же рассуждать, когда войдешь в мои лета.

— Жаль, что я этого не знал! — сказал Самуэль.

Мистер Уэллер старший со всего размаха ударил по столу и продолжал энергичным тоном:

— Жаль, что ты этого не знал! Еще бы! Это срам, мой друг, просто срам! Уэллер поддался на обман! Уэллер попал на удочку явного мошенника! Да это, любезный, несмываемое пятно на нашем роде! Знаю я одного прощелыгу, который проведет, надует, поддедюлит всех мошенников на свете, а он еще совсем молодой человек и далеко не получил такого воспитания, как ты. Затем ли я выгонял тебя на улицу и заставлял ночевать на мокрой земле; затем ли, друг мой Сэмми, чтобы ты сыграл из себя олуха в обществе какого-нибудь сорванца?

И в припадке сердечной печали, вызванной такими отчаянными размышлениями, Уэллер старший неистово позвонил в колокольчик и приказал подать новую бутылку шотландского пива.