Посмертные записки Пикквикского клуба

Но Самуэль на этот раз решительно отказался от повиновения. Озабоченный немедленным приведением в исполнение своего дела, мистер Немби принужден был сам поднять свою шляпу, и при этом вырвались из его уст разные энергичные угрозы, которые, однако ж, Самуэль выслушал с удивительным спокойствием, ограничившись одним только замечанием, что если мистер Немби вздумает опять накрыться шляпой, то он вменит себе в обязанность зашвырнуть ее куда-нибудь подальше. Мистер Немби, думая, вероятно, что такой процесс будет сопряжен с некоторыми неудобствами для него самого, уклонился представить искушение дерзкому слуге и скоро позвал мистера Смауча. Известив его, что все юридические формы соблюдены и что ему, Смаучу, остается только подождать, пока оденется мистер Пикквик, Немби вышел из комнаты и немедленно уехал на своем гнедке. Смауч пододвинул стул к дверям, откашлянулся и сказал брюзгливым тоном:

— Скорее пошевеливайтесь, сэр. Время не терпит. У меня еще много дела, кроме вас.

Когда мистер Пикквик оделся, Самуэль получил приказание нанять карету, в которой весь этот триумвират и отправился на Кольманскую улицу. К счастью, расстояние было очень невелико, иначе мистер Пикквик и его слуга могли бы испытать весьма значительные неудобства, потому что Смауч был весьма скучный и беспокойный товарищ: всю дорогу он только откашливался и фыркал, не обнаруживая никакого желания вступить в разговор.

Карета повернула в узкую и темную улицу и остановилась перед домом с железными решетками во всех окнах¹⁹. Дверные косяки украшались фамилией и титулом мистера Немби, представителя лондонского шерифа. Внутреннюю дверь отворил какой-то весьма неуклюжий джентльмен, по-видимому, близнец мистера Смауча, снабженный огромным ключом. Мистер Пикквик вступил в «общую залу».

Общей залой была передняя комната, усыпанная свежим песком и пропитанная затхлым запахом табаку. Мистер Пикквик поклонился трем джентльменам, сидевшим в комнате при его входе, и потом, отправив Самуэля к своему адвокату, мистеру Перкеру, удалился в темный уголок и принялся с живейшим любопытством наблюдать своих новых товарищей.

Один из них был еще юноша лет девятнадцати или двадцати, который, несмотря на раннюю пору — было только десять часов утра, — потягивал джин и курил сигару: судя по его наружности, особенно по красному носу и отвислым щекам, можно было безошибочно заключить, что он усердно предавался этим увеселительным занятиям последние два или три года своей жизни. Напротив него, упражняясь в искусстве переворачивать угли в камине каблуком своего правого сапога, сидел забулдыжный молодец лет тридцати, с хриплым голосом и землистым цветом лица: судя по его совершенно непринужденным манерам, нетрудно было догадаться, что он провел большую часть жизни в бильярдных комнатах или в трактирах за буфетом. Третьим лицом в общей зале был мужчина средних лет в старом черном фраке, изнуренный, бледный, тоскливый. Он беспрестанно ходил по комнате взад и вперед, выглядывая временами с великим беспокойством из окна, как будто он ждал кого-то.

— Право, мистер Эрзли, вам не мешало бы позаимствоваться моей бритвой на это утро, — сказал джентльмен, разгребавший уголья, искоса подмигивая своему молодому приятелю, который потягивал джин.

— Благодарю вас, бритва не нужна мне: я надеюсь выйти отсюда через час или через два, — отвечал торопливо печальный джентльмен.

Затем, подойдя к окну и еще раз обманувшись в своем ожидании, он вздохнул глубоко и оставил комнату, вследствие чего оба его товарища разразились громким смехом.

— Ну, такой потехи я никогда не видывал! — вскричал джентльмен, предлагавший бритву. Оказалось, что имя его Прейс. — Никогда, никогда не видывал!

Мистер Прейс скрепил это показание энергичным словцом и потом захохотал опять, к очевидному наслаждению молодого парня, который, вероятно, считал своего товарища одним из величайших остряков во вселенной.

— Поверите ли вы, сударь мой, — продолжал мистер Прейс, обращая речь свою к мистеру Пикквику, — поверите ли вы, что этот молодец живет здесь уж больше недели, и во все это время не брился ни разу, потому, говорит он, что часа через два его выпустят отсюда и он выбреется дома.

— Бедняжка! — воскликнул мистер Пикквик. — Неужели ему так мало надежды выбраться из своего затруднительного положения?

— Надежды? Какая тут надежда! — возразил мистер Прейс. — Я готов прозакладывать голову, если ему удастся вырваться на волю раньше десяти лет.

С этими словами мистер Прейс весьма искусно щелкнул пальцами и дернул за сонетку.

— Принесите мне лист бумаги, Кроки, — сказал мистер Прейс вошедшему слуге, которого по платью и физиономии можно было принять за обанкротившегося скотовода, — и подайте хороший стакан пунша, Кроки, слышите ли? Я намерен писать письмо к своему старику, а для этого, вы знаете, не мешает зарядить себя порядком, иначе пожалуй, ничего не вышибешь из этой старческой головы.

При этой забавной речи молодой парень залился превеселым смехом.