Посмертные записки Пиквикского клуба

Такого рода уловками и увертками отвечал мистер Уэллер на вопросы своего хозяина в тот вечер, когда водворился во Флите. Убедившись, наконец, что все уговоры бесполезны, мистер Пиквик скрепя сердце разрешил ему снять угол у лысого сапожника, который арендовал маленькую камеру в одной из верхних галерей. В это скромное помещение мистер Уэллер перенес тюфяк и подушку, взятые напрокат у мистера Рокера, и, расположившись здесь на ночь, почувствовал себя, как дома, словно родился в тюрьме и вся его семья прозябала в ней на протяжении трех поколений.

— Вы всегда курите перед сном, старый петух? — осведомился мистер Уэллер у своего квартирохозяина, когда они оба расположились на ночь.

— Да, курю, молодой бентамский петушок[151], — ответил сапожник.

— Разрешите полюбопытствовать, почему вы стелете себе постель под этим-вот еловым столом? — спросил Сэм.

— Потому что я привык к кровати с четырьмя столбиками для балдахина раньше, чем попал сюда, а потом убедился, что ножки стола ничуть не хуже, — ответил сапожник.

— У вас чудной характер, сэр, — сказал Сэм.

— Такого добра у меня нет, — возразил сапожник, покачав головой, — и если вам оно понадобилось, боюсь, что вы не так-то легко найдете себе что-нибудь в здешней канцелярии.

Вышеприведенный короткий диалог начался, когда мистер Уэллер лежал, растянувшись, на своем тюфяке в одном конце камеры, а сапожник — на своем в другом конце. Камера освещалась тростниковой свечой и трубкой сапожника, которая вспыхивала под столом, как раскаленный уголек.

Разговор, как ни был он краток, чрезвычайно расположил мистера Уэллера в пользу квартирохозяина, и, приподнявшись на локте, он начал внимательно его разглядывать, на что у него до сей поры не было ни времени, ни охоты.

Это был человек с землистым цветом лица, как у всех сапожников, и с жесткой взъерошенной бородой, тоже как у всех сапожников. Его лицо  — странная, добродушная, уродливая маска — украшалось парой глаз, должно быть очень веселых в прежние времена, ибо они все еще блестели. Ему было шестьдесят лет, и одному богу известно, на сколько лет он состарился от пребывания в тюрьме, а потому странным казалось, что вид у него довольный и лицо почти веселое. Он был маленького роста, и теперь, скрючившись в постели, производил такое впечатление, будто у него нет ног. Во рту у него торчала большая красная трубка; он курил и смотрел на свечу с завидным благодушием.

— Давно вы здесь? — спросил Сэм, нарушая молчание, длившееся довольно долго.

— Двенадцать лет, — ответил сапожник, покусывая конец трубки.

— Неуважение к суду? — осведомился Сэм.

Сапожник кивнул головой.

— Ну, так зачем же вы продолжаете упрямиться, — сказал Сэм сурово, — и губите свою драгоценную жизнь в этом-вот загоне для скота? Почему не уступите и не попросите прощения у лорд-канцлера, что из-за вас его суд покрыл себя позором, не скажете ему, что вы теперь очень раскаиваетесь и больше не будете так делать?

Сапожник засунул трубку в угол рта, улыбнулся, опять передвинул ее на старое место, но ничего не сказал.

— Почему вы так не поступите? — настойчиво повторил Сэм.

— Что? — откликнулся сапожник. — Вы плохо понимаете эти дела. Ну что, по-вашему, меня погубило?

— По-моему, — сказал Сэм, снимая нагар со свечи, — началось с того, что вы залезли в долги, да?

— Никогда не был должен ни единого фартинга, — отозвался сапожник. — Придумайте еще что-нибудь.

— Ну, может быть, — сказал Сэм, — вы скупали дома, что, выражаясь деликатно, значит свихнуться, или вздумали их строить, что, выражаясь по-медицинскому, значит потерять надежду на выздоровление.

Сапожник покачал головой и сказал:

— Придумайте еще что-нибудь.

— Надеюсь, вы не затевали тяжбы? — подозрительно спросил Сэм.

— Никогда в жизни, — отвечал сапожник. — Дело в том, что меня погубили деньги, оставленные мне по завещанию.

— Бросьте! — сказал Сэм. — Кто этому поверит! Хотел бы я, чтобы какой-нибудь богатый враг вздумал погубить меня этим-вот способом. Я бы ему не помешал.

— О, я вижу, вы мне не верите, — сказал сапожник, мирно покуривая трубку. — На вашем месте я бы и сам не поверил. А все-таки это правда.

— Как это случилось? — спросил Сэм, склоняясь к тому, чтобы поверить, такое сильное впечатление произвел на него сапожник.

— А вот как, — отвечал сапожник. — С одним старым джентльменом — я на него работал в провинции и был женат на его бедной родственнице (она умерла, да благословит ее бог, и возблагодарим его за это) — случился удар, и он отошел.

— Куда? — осведомился Сэм, которого клонило ко сну после многочисленных событий этого дня.

— Как я могу знать куда? — возразил сапожник, который, наслаждаясь своей трубкой, говорил в нос. — Отошел к усопшим.

— А, понимаю! — сказал Сэм. — Что же дальше?

— Ну, так вот, — продолжал сапожник, — он оставил пять тысяч фунтов.

— Очень благородно с его стороны, — вставил Сэм.

— Одну из них, — сообщил сапожник, — он оставил мне, потому что я был, понимаете ли, женат на его родственнице.

— Очень хорошо, — пробормотал Сэм.