Посмотри на меня

Володя встречал нас из роддома. Пьяный был, еле на ногах держался. Как только доехал – непонятно. Наверное, его мужики доставили, букет чахлых гвоздик в руку сунули. Я еле выдержала. Я тогда запахи плохо переносила, а от Володи несло, как от спиртового завода. Наденька еще расплакалась. Нянечка ему ребенка передает, а он не берет, не знает, что делать. Я боялась, что он Надюшу уронит. Гвоздики еще эти дурацкие. Одна сломана. Я их нянечке отдала. Подумать успела, что плохая примета, наверное. Если одна гвоздика сломана. Значит, и жизнь наша семейная тоже уже сломана. Не восстановишь. Не чашка, поди, которую склеить можно. А цветок. Умер уже. Володя, едва мы за воротами оказались, сверток мне отдал. Будто у него руки огнем горели. Клюнул в щеку и пошел в другую сторону. Что-то сказал, но я не расслышала. В голове будто колокола звонили и ухало что-то громко и нудно. Надюша плакала, не успокаивалась. А я не знала, что делать. Стою, как дура, со свертком и смотрю, как мой муж уходит, шатается. Как только в канаву не свалился? А мне куда? Ну дошла я до остановки, не помню как. Надюша уже кричала во весь голос. Не замолкала. Я ее качаю, а она еще громче кричит. На меня бабы на остановке смотрят осуждающе. Дальше не помню ничего. Не знаю, как до дома добралась.

Помню, что мать тоже неласково встретила. С порога сообщила, что я еще одну блядь на ее голову родила.

– Блядь эту накормить надо, – строго сказала женщина, вышедшая из ванной. Мне ее лицо показалось знакомым. Но я уже плохо соображала. Не понимала, почему Володя не проводил, почему Надюша так надрывно плачет, почему мне так плохо, что хочется лечь и не вставать. Положить подушку на голову и прижать покрепче. Почему так больно внутри. Настолько, что хочется отрезать нижнюю часть тела, чтобы избавиться от боли. Но паники не было – я же только из роддома. Все было хорошо. Наверное, у всех так. Просто я не знаю. Еще женщина эта незнакомая. От нее теплом веяло. Мать даже притихла, не орала, как обычно. Я ей улыбнулась, «спасибо» сказала.

Эта женщина мне тогда на голову упала. Ангел-хранитель прислал ее на защиту. А как иначе объяснить? Резко отодвинув мою мать, она распеленала Надюшу и осмотрела, крутя как куклу. Надюша уже задыхалась от рыданий. Осмотрев, женщина положила мне ее на грудь. Не запеленутую, а голую.

– Так кормите. Сверху пеленкой накройте. Не пеленайте. Будет болеть животик, выкладывайте на себя, голой. Делайте массаж по часовой стрелке. Уснет – пусть спит, не перекладывайте в кровать. Как можно больше телесного контакта. Ванну можете принимать вместе с ребенком. Кормление по требованию, а не по часам. При любом плаче сначала берите на руки, укачивайте, прижимайте. Можете засунуть под халат, так даже лучше, не будет искусственного света. Сделайте из простыни перевязки, приматывайте к груди. Ребенок должен вас чувствовать. Мы должны снять тревожность, – говорила мне женщина, хотя я плохо понимала, о чем идет речь. Надюша, прижавшись голым тельцем к моей груди, нашла сосок, засосала, успокоилась.

– А вы кто? – Моя мать, опешив от такого беспардонного вмешательства, решила устроить скандал.

– Врач. Из Москвы, – рявкнула женщина. – В главном роддоме работаю. Быстро воду нагрели. Марганцовку развести в банке. Вата, бинты, йод. Бегом! Или вы тут труп получите, а не дочь.

Я еще удивилась – почему это я труп? Живая вроде, лежу, кормлю Надюшу. Только мокро как-то подо мной. Неприятно. Но спокойно. Надюша же рядом, у груди, так хорошо. Я вниз посмотрела и кровь увидела, которая уже на пол капает. Ну, думаю, все, мать мне задаст, что на матрас протекла. Кровь потом не отмоешь. И отключилась.

Очнулась от резкой боли, когда эта женщина ноги мне раздвинула и обрабатывать начала. Я ее тут же вспомнила. Когда сидела на автобусной остановке, она тоже автобус ждала. На меня смотрела, пристально так. Я еще подумала, какая красивая, нездешняя, другая, не как все остальные женщины. Странно, что тоже автобуса ждет, как все.

– Руки бы поотрывать. Кто ж так шьет? Проверку сюда пришлю. Как только еще ходить могла? Как они ее вообще выписали с такими швами? Чтобы дома подохла, а не в роддоме? Сволочи. Ни стыда ни совести. Узнаю, кто шил, лично разберусь, – говорила женщина, копаясь у меня между ног. Мне казалось, она меня изнутри выворачивает. Как курицу разламывает.

– Больно, – прошептала я.

– Терпи, детка, терпи. Знаю, что больно. Мясники тебя зашивали. Сейчас, еще чуть-чуть, – ответила она.

– Надюша… где?

– О, ты уже имя дочке дала? Надежда? Прекрасное имя, красивое.

– Я думала, сын родится, и муж назовет. Я его ждала все время. Надеялась. Вот, теперь у меня Надюша, – сказала я.