Посмотри на меня

Нельзя выбирать между ребенком и женщиной или мужчиной. А если и встает подобный выбор, то лишь как испытание. Выбор очевиден. Ребенок. Продолжение. Потомство. Будущее. Те, кто сделал иначе, отказался от ребенка, пойдя на поводу чувств и страстей, до конца своих дней будут обречены на страдания. Иногда невыносимые. И судьба все время будет спрашивать – а сейчас ты опять откажешься? Или наконец поступишь правильно. Я лишила тебя уже всего – радости, счастья, любимой женщины, избавила от зависимости, вернула тебе чадо, и как ты поступишь? Что, опять не дошло?

Инга права: люди – идиоты. Им иногда стоит вспомнить о животных инстинктах, главный из которых – вскармливать и защищать свое потомство. Вгрызаться в глотку тому, кто посмеет забрать кутенка. Кормить своих детей и чужих, оставленных на произвол судьбы. Оберегать до тех пор, пока малыш не встанет на ноги. Да, у животных это происходит быстрее. И природа сама заставляет отпускать потомство, когда приходит время. У людей – тех же животных по своей сути – связь дольше и крепче. Должна быть. Но почему тогда они ведут себя хуже животных, ненавидя собственных детей, отказываясь от них? Лишая их не только грудного молока, но и защиты. Кошка, если забрать у нее котенка хотя бы на минуту, а потом вернуть, будет вылизывать его, пока не избавится от запаха чужих рук. Люди же забыли, что детей нужно не только кормить, но и вылизывать. Целовать, обнимать, прижимать к себе. Давать тепло, спокойствие – мама рядом, спи, ничего не бойся. Ты в безопасности. Человеческие детеныши забыли о том, что такое материнская защита, что такое отсутствие страха. Отцы забыли о том, что они – часть семьи. И пока мать кормит ребенка молоком, отец ходит вокруг и защищает – от внешних врагов. Пусть даже ценой собственной жизни.

– Привет, проходи. – Виталий открыл дверь. Мальчик, стоявший на пороге, смотрел в пол.

– Здрасьте, – сказал он.

– Если нужна ванная, то здесь. Если нет, то сюда, в комнату.

Мальчик сорвал куртку, бросил на пол, поднял, кинул на стул. Разулся тоже как-то нервно, протопал сразу в комнату.

– Ну хорошо, давай посмотрим. Что хочешь показать? – спросил Виталий.

Он все еще пытался рассмотреть лицо мальчика, но тот, насупившись, смотрел в пол.

– Твоя мама сказала, что тебе нужна помощь для поступления в художественную школу. – Виталий решил, что честно отработает этот урок, как повинность. – Что там у вас? Рисунок, живопись, композиция?

– Не знаю, – буркнул мальчик.

– Ты вообще хочешь рисовать? – Виталий старался говорить спокойно, хотя ситуация его начала раздражать. Все так, как он и думал. Очередной ребенок, которого близкие назначили гением, не потрудившись спросить, чего хочет он сам. И хочет ли вообще чего-то.

– Нет, меня мама заставляет. Достала, – подтвердил догадку Виталия мальчик.

– Послушай, давай поговорим честно. Твоя мама попросила с тобой позаниматься. Мне этого тоже не очень хочется, но я не могу ей отказать. Как и ты, видимо. Так что мы с тобой в одинаковом положении. Я никогда с детьми не работал… – начал Виталий.

– Я не ребенок! – крикнул мальчик.

– Да, понятно. Тогда договариваемся по-взрослому. Если тебе это не надо, мне тем более. Я просто скажу твоей маме, что у тебя нет… не знаю… способностей, таланта… И мы друг друга больше не увидим, – предложил Виталий.

– Что это? – Мальчик поднял с пола рисунок.

– А сам как думаешь?

– Локоть, – сказал мальчик.

– Точно. Это локоть.

– А еще есть? – спросил мальчик.

– Что именно? Мои картины? Наброски? – уточнил Виталий, не зная, как реагировать.

Мальчик насупился и промолчал.

Виталий достал папку. Мальчик рассматривал уши, коленки, ключицы, бедра, пальцы ног и рук, кисти, шею.

– Прикольно. Вы чё, маньяк, что ли? – спросил он с явным интересом.

– Почему маньяк? – рассмеялся Виталий.

– Расчлененку рисуете.

– Правильно говорить «пишете». Художники пишут, а не рисуют. Вот, смотри, это карандаш. А это – пастель. Вот здесь – уголь, а здесь – масло. – Виталий показывал на наброски.

– Мне уголь нравится. У вас есть? – спросил мальчик.

Он рисовал углем. Потом пастелью. Виталий пытался подсказать, но тот мотал головой, как теленок, отмахивающийся от мух, и продолжал чертить линии и круги и лишь один раз позволил Виталию вмешаться в работу. Тот показал, как пальцем можно растушевать уголь, сделать линии мягче, бледнее.

Мальчик – а Виталий все еще не мог назвать его по имени и уж тем более сыном – очнулся, когда в дверь резко позвонили.

– Я уже двадцать минут внизу жду. Мы же договорились, что я не буду подниматься, – сказала Лена. От ее фирменной улыбки не осталось и следа. Гримаса. Улыбка, считавшаяся открытой и доброжелательной, с годами трансформировалась в недовольную ухмылку, говорящую о брезгливости и раздражении. В крайней степени, которая уже выходит из-под контроля.

– Прости, мы тут увлеклись… – ответил Виталий, что было чистой правдой.