Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Он старался доказать, что Библия не противоречит науке, что сами ученые, несмотря на то что некоторые из них отрицают существование Бога, необходимость религии все-таки должны признать, должны вывести из изучения истории человечества, что в человеке всегда жила могущественная потребность в религии, в стремлении узнать Бога, объяснить себе явления природы, ее возникновение; человеку всегда была присуща мысль о вечности, о том, что со смертью не все в нас исчезнет, а останется нечто. Человек всегда старался проникнуть в тайны неизвестного, за гробом.

Все это, несомненно, было близко Дьяконовой. И курсовой священник ей понравился с первого взгляда: “Добрый батюшка вошел, смиренно сам прочел молитву”.

Но… как бы это объяснить?.. Любая учебная аудитория — это “коллективное ухо”[19]. Она слушает лектора коллективно.

Батюшка говорил, заикаясь, путаясь в словах, и поэтому… как слаба казалась его защита веры! Я слушала внимательно и с интересом, но для тех, кто и вообще не особенно симпатично относился к религии, — для тех убеждения и доводы батюшки были, конечно, очень слабы, тем более что изложение вовсе не отличалось красноречием, а физический недостаток еще более портил всю лекцию.

А через два часа в той же аудитории читал Гревс. Он рассказывал о Христе как исторической личности, “и здесь впервые я услышала речь о христианстве не с той обычной строго религиозной точки зрения, с какой я обыкновенно привыкла смотреть на него. Не касаясь вопросов религии, Гревс разбирал вопрос об изучении этого исторического явления. Само собою разумеется, что в числе писателей, занимавшихся этим вопросом, Гревс выше всех ставил Ренана…”

Гревс называл Ренана “великим гением” и говорил, что благодаря его теории “исторического” происхождения христианства “человечество прогрессирует, и таким образом ему удастся когда-нибудь прийти к познанию истинного Бога…”

“Бедный батюшка!” — пишет Лиза.

Но кто же был этот бедный заикавшийся батюшка? Лиза называет его имя: “отец Рождественский”. Уточним: Василий Гаврилович Рождественский.

Он происходил из семьи потомственных новгородских священников. После окончания учебы в Санкт-Петербургской духовной академии и защиты магистерской диссертации получил там должность доцента по кафедре Священного Писания Нового Завета. В 1874 году был избран профессором богословия в Санкт-Петербургском университете. В том же году Рождественский был рукоположен во иереи, а через шесть лет возглавил университетскую церковь святых апостолов Петра и Павла, настоятелем которой оставался до 1915 года. Это был один из самых известных петербургских священников! Большую часть его прихожан составляли профессора: ректор Бекетов, славист Срезневский, географ Семенов-Тян-Шанский, лингвист Шахматов, математик Билибин, химик Менделеев, физиолог Павлов…

Для них он стал “семейным” священником. 8 апреля 1881 года крестил внука Бекетова Александра Блока, а в 1903 году обручил поэта с Любовью Менделеевой, дочерью своего прихожанина.

И вот что бы стоило Лизе ближе познакомиться с отцом Рождественским, обратиться к нему за советом и духовной помощью? Индивидуальное общение с преподавателями поощрялось на Бестужевских курсах. Например, Гревс давал индивидуальные консультации по любым сложным вопросам. Конечно, священник не отказал бы Лизе в духовной беседе и исповеди.

Но нет, не обратилась.

И здесь — не срослось.

Петербургский ужас

На второй год учебы с Лизой Дьяконовой случилось то, что 30 лет назад произошло с писателем Львом Толстым. Однажды в 1869 году в Арзамасе, куда Толстой приехал по делам, связанным с покупкой нового имения, ночью его охватил жуткий, необъяснимый страх. Позднее он описал это состояние в “Записках сумасшедшего”: “Всю ночь я страдал невыносимо… Я живу, жил, я должен жить, и вдруг смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь? Умереть? Убить себя сейчас же? Боюсь. Жить, стало быть? Зачем? Чтоб умереть. Я не выходил из этого круга, я оставался один, сам с собой”.

Что-то подобное испытала Лиза 1 октября 1896 года, находясь в интернате. “Я помню, что в Покров, вечером, сидела, по обыкновению, над книгой, потом — задумалась… Мне вспомнилась последняя лекция геологии Мушкетова, в которой он излагал Канто-Лапласовскую гипотезу происхождения мира и его предстоящую гибель по этой же гипотезе, вследствие охлаждения Солнца. Вдруг, как молния, в голове мелькнула мысль: «К чему же, зачем в таком случае создан мир? Ведь все равно, рано или поздно, он должен погибнуть? Зачем же он создан?» Я вздрогнула и вскочила с места. Вся моя жизнь, жизнь всего мира показалась мне такою величайшей бессмыслицей, такою жалкою, такою ничтожною. Что же мы представляем на этой планете? В силу чего мы существуем на ней?”

“Записок сумасшедшего” Толстого она читать не могла. Эта повесть осталась незаконченной и была опубликована в третьем томе “Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого” в 1912 году, когда Лизы уже 10 лет не было в живых.