Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

А почему, собственно?! Согласиться с этим не позволяла ей не только “та мистическая жилка”, которую она всегда чувствовала в себе, но и элементарная гордость провинциалки. Наверняка в лекции Гревса она почувствовала некоторый холодок в отношении “наивно верующих”, не рассуждающих людей. Не светочи, не lumière!

Но и с этими людьми она не хотела себя отождествлять. С теми, у кого религия “обращается в простую, немудреную веру без рассуждения”. От них она бежала, среди них ей было “душно”.

Это был серьезный конфликт в ее сознании. Как сказали бы сегодня, “когнитивный диссонанс”. И — как за спасительную соломинку — она ухватилась за лекции профессора Введенского…

Александр Иванович Введенский — выдающийся философ и психолог, основоположник русского неокантианства и основатель первого Религиозно-философского общества. Его учениками были И. И. Лапшин, Н. О. Лосский, Л. П. Карсавин, С. А. Аскольдов, П. Б. Струве, С. Л. Франк, М. М. Бахтин — целая плеяда звезд отечественной философии. Сам факт его преподавания на Бестужевских курсах подтверждает то, что может показаться почти невероятным: уровень преподавания на женских курсах считался более высоким, чем в университете. И это немудрено: ведь на курсы шли читать лекции, иногда на безвозмездной основе, лучшие из лучших. Например, А. И. Введенский с 1890 года до конца своих дней был руководителем кафедры философии Петербургского университета.

Не будем подробно останавливаться на взглядах Введенского на философию и психологию. Они были, разумеется, слишком сложны для того, чтобы Лиза Дьяконова могла усвоить их без специальной подготовки. Самым важным является то, что взгляды Введенского отличались беспощадным критицизмом не только в отношении религиозной веры, но и в отношении научного познания. И то, и другое, как считал он, грешат “психологизмом”, так как основаны на переживании уверенности в истинности некоторой мысли. С этой точки зрения между верой и знанием нет принципиальной разницы, психологически они не отличаются друг от друга; ведь бытие само по себе недоступно познанию.

Поэтому можно говорить о расширении границ знания, чем занимается “гносеология”, но не об истинности знания.

Трудно сказать, что именно вынесла Лиза из лекций Введенского, но они определенно оказали на нее сильное влияние. Выражение “как говорил нам Введенский” неслучайно мелькает в ее дневнике. Вообще его фамилия упоминается здесь чаще имен других преподавателей. И наконец, это был единственный преподаватель на курсах, к которому она отправилась проконсультироваться лично.

Он был первый, о ком она вспомнила, испытав в интернате “ужас”. Чтобы привести свои мысли в порядок, она “пробовала разобрать вопрос с этической и религиозной точек зрения”.

Я вспомнила лекцию Введенского “Условие допустимости веры в смысл жизни”, — пишет Лиза, — где он доказывал, что смысл жизни заключается в исполнении нравственного долга, который предписывает нам служение всеобщему счастью. Но, так как всеобщее счастье на земле неосуществимо, что доказывается сочинениями философов и поэтов всех времен и всего мира, мы вправе верить, что оно осуществится в посмертной жизни.

Это была публичная лекция Введенского, специально прочитанная им на Бестужевских курсах 7 апреля 1896 года. Она была опубликована и стала широко известна. Историк русской философии В. В. Зеньковский писал, что Введенский, “идя вслед за Кантом, открывает широкий простор вере, лишь бы она не выдавала себя за знание” (“История русской философии”, т. II).

Введенский доказывал, что ответа на вопрос о смысле жизни не существует, но сама его постановка возможна только в случае признания “бессмертия души или продолжения личного существования за пределами земного бытия”.

Лизу восхитил этот логический прием, который провел еще Иммануил Кант. Но Канта она не читала, а “он (Введенский. — П. Б.) доказал, что при понимании смысла жизни в служении нравственному долгу, а этого долга как служения всеобщему счастью, — вера в смысл жизни оказывается логически непозволительной без веры в бессмертие, ибо всеобщее счастье неосуществимо, если нет бессмертия”, — с радостью пишет Лиза в дневнике.