Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

“Устала страшно”, — пишет она в дневнике после благотворительного вечера Общества для доставления средств Высшим женским курсам. “Завтра пойду к Марии Евгеньевне (та самая знакомая, у которой она рыдала на коленях. — П. Б.), а сегодня лягу спать пораньше; очень устала”, — пишет она братьям. “Устала до последней возможности” — запись в дневнике перед первыми каникулами. Отдохнув в Ярославле и Нерехте, Лиза раньше конца каникул помчалась в Петербург, ей не терпелось снова начать учиться. Но, “принимаясь за занятия, я чувствовала, что отупела до такой степени, что боялась взяться за что-нибудь: мне казалось, что я уже не могу ничем заниматься, что у меня плохая память”.

И она начала вспоминать…

Еще когда я жила дома, года три тому назад, или немного даже раньше, я начала замечать, что моя память, прежде такая хорошая, понемногу начинает мне изменять. Я тогда уже не училась, и проверить свою память, так сказать, официально, по степени усвоения уроков, мне не было возможности, но все-таки я замечала, что помню значительно хуже прежнего. Потом стало еще хуже: иногда, очень редко, почти незаметно, чуть-чуть я чувствовала странное ощущение сжатия головы в висках; душевное настроение сделалось особенно чутким ко всему неприятному; малейшая неприятность, слово, пустяк — производили на меня такое тяжелое впечатление, повергали меня в такое угнетенное состояние, от которого отделаться было крайне трудно; наконец, мое стремление учиться и та несчастная жизнь, которую я принуждена была вести против воли, то страдание, которое причиняла мне вечная неудовлетворенность всем окружающим, постоянное нравственное мучение, сознание пустоты и пошлости окружающей среды, бессмысленность своей жизни, жестокость матери, когда грудь готова была разорваться от рыданий, а мать, вместо утешения, смеясь уходила в другую комнату… О, это уже слишком! При одном воспоминании такая буря готова подняться в груди!

Это запись 29 октября 1896 года. Она начинает ее с определенной целью: “Вернусь к прошлому, чтобы рассмотреть причину всех причин”. Но в процессе написания уже второй, очень длинной фразы она забывает о цели и вместо того, чтобы признаться себе, что проблемы с памятью у нее начались давно и никак не связаны с учебой на курсах, Лиза с негодованием обрушивается на мать!

Логики здесь нет. Мать, может, была виновата в том, что не обращала внимания на ее состояние, но не она была его причиной. Между тем фраза построена именно так. Задавшись целью найти причину всех причин, Лиза видит причину… в матери.

Мать! Во всем виновата мать! При этом “сношений с матерью, за исключением самых необходимых, я избегала и даже с сестрами не говорила никогда… Сестры тоже молчали”.

Стоп! Ладно, мать плохая… Но сестры-то почему “молчали”? Какими глазами они смотрели на старшую сестру? Что думали о ней? Как обсуждали Лизу между собой?

Мы ничего об этом не знаем.

Но стоило Лизе уехать в Петербург и на время ослабить свое влияние на Валю, как та сразу переменилась: перестала рваться на курсы и стала мечтать о том, как будет женой Катрановского. Но приехала Лиза… Валя на словах опять замечтала о курсах, но на деле просто готовилась к свадьбе за спиной у сестры. При Лизе жених обращался к невесте на “вы” и по имени-отчеству. Лизу это удивляло, как и то, что наедине друг с другом (когда они думали, что Лиза их не видит) они говорили на “ты” и бесконечно целовались.

Потом Катрановский приехал в Петербург как бы искать места, чтобы обеспечить Вале поступление на курсы. Это случилось не раньше середины января, когда Дьяконова уже была в Петербурге после зимних каникул. А 25 января Лиза пишет в дневнике, что “бедный мальчик, конечно, не получил места”. Но позвольте! За десять дней получить место в столице не смог бы никто! Чтобы получить место, нужно было обивать пороги, носить рекомендательные письма, ждать ответов! А “бедного мальчика” 25 января уже и след простыл. Места не нашел и помчался к Вале в Ярославль.

Да искал ли он всерьез места?

Накануне свадьбы, когда всё и всем было ясно, одной Лизе почему-то не было ясно. Когда приехал Катрановский, она “холодно поздоровалась с ним и не говорила ни слова; он, в свою очередь, вовсе не был расположен объясняться, считая себя во всем правым”. Наконец, Лиза не выдержала и стала говорить с сестрой “ободряющим тоном, чтобы не расстраивать Валю”, но при этом сама не выдержала и заплакала. Катрановский молча вышел из комнаты. Лиза стала говорить Вале, что будет присылать ей лекции, книги, “чтобы она имела возможность заниматься так же, как и я”. “Вдруг громкое, какое-то судорожное рыдание вырвалось у Вали, и она упала головой на стол… В. вбежал в комнату: тут только я сообразила, что сделала, — и сердце мое так и остановилось…”

Что это было?

Потом они говорили с ним в прихожей. “Он выразил сомнение, что она (Валя. — П. Б.) могла плакать о том, что не попадет на курсы”.